Бери и помни
Шрифт:
Анжелика молча глотала слезы разочарования и отворачивалась лицом к стене.
– Хрен с вами, – сдавался Олег Иванович и продолжал свой тернистый путь по квартире.
– Ду-у-ся! – рявкал он, стоя посреди коридора. – Пожрать дай…
Ваховская с замиранием сердца подскакивала на кровати, кряхтя, садилась, проворно вставляла покрытые узловатыми венами ноги в тапки и, накинув халат, спешила на зов.
– Щи будете, Олег Иванович?
– Не буду, – мямлил Селеверов и хватал Дусю за руку. – Посиди со мной…
Евдокия
– Заж-ра-лись, – жаловался Олег Иванович и ронял голову на грудь.
Дуся молчала.
– Зажрала-а-сь! – орал Селеверов, видимо в адрес жены, а потом переходил на шепот: – Меня, Евдокия, такие бабы окучивают… А я ни-ни, ни с одной. Потому что люблю я эту лярву. И все для нее. А она… не дам, мол, и все…
Ваховская плохо понимала, о чем идет речь, но некоторые моменты для нее были вполне очевидны. Евдокия Петровна готова была ручаться за селеверовскую верность и добропорядочность. А то, что человек выпивает, бывает…
Пока Селеверов изливал Дусе душу, Римка, заламывая руки, ходила по комнате, удерживая себя, чтобы не ворваться на кухню и «не нахлестать мужу по роже». В чем-чем, а в пьяных разборках Римма толк знала – в бараке выросла, поэтому больше, чем на бойкот, никогда не решалась. И правильно делала: в ярости Селеверов становился опасен, и только Дуся обладала удивительной способностью укротить разбушевавшегося Хозяина.
– Ты мне веришь? – жалобно спрашивал Олег Иванович притомившуюся от его откровений Евдокию.
– Верю, – твердо отвечала Ваховская, с трудом сдерживая зевоту.
– А Муся не верит… – снова жаловался Сам и подпирал ладонью подбородок.
– Да что вы, Олег Иванович! – дипломатично восклицала Ваховская. – Вы ее плохо знаете… Конечно, верит.
– Я ее плохо знаю?! – готов был вскочить с места Селеверов, но не позволяла грузность и алкогольная расслабленность. – Я ее знаю как свои пять пальцев. – На-а-а… – протягивал он Евдокии руку.
– Устали вы, Олег Иванович, – виртуозно подводила разговор к общему знаменателю Ваховская и ставила перед Хозяином бокал горячего сладкого чаю.
– Что это? – брезгливо морщился Селеверов.
– Чай, – объясняла Дуся.
– Выпить дашь? – без нахрапа, даже как-то робко интересовался Олег.
– Нет, – твердо сообщала Евдокия и чуть-чуть погодя смягчала отказ: – На работу ведь завтра. Не положено.
– Я ведь захочу, сам налью! – угрожал Селеверов.
– Конечно, – соглашалась Дуся. – Вы же в доме Хозяин.
Эта фраза становилась итоговой, Олег Иванович успокаивался, вставал из-за стола и делал Евдокии неуклюжий комплимент:
– Хороший ты человек, Дуся. Вроде как мать…
Ваховская, невзирая на то что слышала эту фразу неоднократно, становилась пунцовой и махала на Самого рукой:
– Идите-идите, Олег Иванович.
– Да, – соглашался
– Слава богу, – выдыхала Дуся и, быстро сполоснув посуду под струей воды, выключала в кухне свет, чтобы у Олега Ивановича не возникало соблазна вернуться.
Зато возвращалась Римка и, прошмыгнув в комнату к Евдокии, шепотом уточняла:
– Видела?
– Видела.
– С кем пил? – требовала ответа Селеверова.
– Да разве ж мне он докладывает?
– Надо было спросить! – сердилась Римма и стучала пальцем по лбу, всем видом выражая недовольство Дусиными мыслительными способностями.
– Да разве это мое дело? – вопрошала Ваховская и бралась за вязание. – Работа такая. Значит, надо…
– Конечно, надо, – кривила узкие губы Римка. – С бабами поди…
– Не знаю, – решалась на правдивый ответ Дуся и низко склоняла голову над работой.
На самом деле налево Олег Иванович не стремился. И хотя супруга неоднократно обнаруживала на воротнике его рубашки следы губной помады, сам Селеверов ни в чем повинен не был. Женщины и правда в процессе коллективных празднеств щедро окружали главу Заволжского райкома партии вниманием и заботой, проявлявшейся в активном ангажировании харизматичного коммуниста на танец, в предложении выпить на брудершафт и даже решить пару производственных вопросов. Некоторые особо ретивые даже пытались расстегивать суровому Селеверову штаны, но ничего хорошего из этого, как правило, не выходило, потому что Олег Иванович соблазнам не поддавался, а потому судил строго и грозил партийным судом.
«Уж не импотент ли?» – пронеслась сфабрикованная отверженными коммунистками сплетня, но особого резонанса не вызвала: за это ведь не сажают. Олег Иванович, несмотря на туманные воспоминания, быстро восстановил цепочку предшествующих заговору событий и вычислил виновниц. В течение недели возмутительницы спокойствия пошли на понижение, а Римма с детьми уехала в санаторий поправлять расшатанное сидением дома здоровье.
Жизнь слепой лошадью двигалась по строго очерченному кругу дней: зимой Дуся тосковала и старилась, весной оживала и с упоением высаживала на своих шести сотках упругую рассаду, взлелеянную на подоконнике.
– Чего тебе не хватает? – снисходительно интересовался Селеверов, наблюдая, как Евдокия сначала выносит ящики с рассадой на лестничную клетку, потом спускает их по одному к подъезду и крепит на тележку, чтобы везти, старательно объезжая любую выбоинку на дороге, через всю Верхнюю Террасу к заводским садам. Странно, но мысль о том, что можно было бы и помочь пенсионерке Ваховской добраться до дачного поселка, Олегу Ивановичу даже не приходила в голову. Селеверов комментировал из открытого окна райкомовской «Волги» знаменитую Дусину тупость и, дождавшись, пока та отправится в путь, бросал водителю: