Бери и помни
Шрифт:
– Трогай.
По тому же маршруту Евдокия таскала неподъемные ведра, доверху наполненные огурцами, помидорами, яблоками и прочими дарами дачного лета, для пущего равновесия взвалив себе на спину любовно утрамбованный армейский рюкзак. И только в августе Ваховская изменяла дачной страсти в пользу детского оздоровления. В августе Дуся меняла вылинявшую от пота и солнца дачную амуницию на курортный наряд, вызывавший у ее воспитанниц приступы удушающего хохота.
– Озорницы, – посмеивалась Дуся над хихикавшими барышнями. – Вот
Озорницы взвизгивали и начинали реготать во все горло, обещая матери вести себя хорошо и во всем слушаться Дусю. В момент получения детьми материнских цеу Евдокия внимательно изучала содержимое своего лакированного ридикюля на предмет нахождения в нем необходимых документов.
– Зачем ты их с собой таскаешь? – раздраженно интересовалась Римка, еле достававшая домашнему гренадеру до плеча.
– Так положено… – отбивалась Евдокия от назойливой Селеверовой.
Еще восемь лет назад Римка решила, что солнце вредно для ее сухой кожи, больного желудка и кистозной груди. И вообще, родители должны отдыхать от детей хотя бы раз в году, желательно в августе. «И не только от детей….» – добавляла про себя она и вынимала из заначки пятьдесят рублей на расходы.
– Не надо, – отводила ее руку Дуся. – Что я, нищая, что ли?
– Нищая не нищая, а так положено, – транслировала Селеверова приказ мужа.
– Не надо, – сердилась Ваховская. – Хватит нам… Я ж с пенсии откладывала.
– Бери-бери, Дуся, – висла на ее руке Элона. – Нам с Ликой отдашь. На карманные расходы.
– На какие это еще карманные расходы? – впадала в педагогический раж Римка и недобро хлопала дочь по плечу.
– Себе возьмите… – шептала Евдокия, нагнувшись к Селеверовой, но слышали это все присутствующие, так как Дуся была туговата на ухо, а потому ее шепот напоминал боевую артиллерийскую канонаду.
– А я папе расскажу, – мило улыбалась Элона и толкала сестру в толстый бок.
– Валяй, – разрешала той Римка и сухо добавляла: – Только на «бананы» не рассчитывай.
Это был удар ниже пояса: штаны-«бананы» были заветной Лёкиной мечтой, их образ преследовал красавицу Элону весь год, провоцируя на вечную зависть к хорошо одетым одноклассницам.
Римма знала, что делала. Младшая дочь капризно надувала идеально очерченные матерью-природой губы и публично объявляла капитуляцию:
– Да ладно… Мне-то какая разница.
Действительно, в предвкушении встречи с морем – никакой.
Присаживались на дорожку вчетвером: Олег Иванович, как правило, отделывался присланной машиной. Дуся произносила традиционное «С богом!» и стаскивала вниз вещи. Утомленная проводами Римка не удосуживалась хотя бы прихватить сумку с едой.
– Ду-у-усенька, – ласково интересовалась Элона. – Давай помогу…
– Что ты, что ты! – отбрыкивалась Ваховская. – Разве это девичье дело тяжести таскать. Тебе ж рожать еще…
– Скажешь тоже! – краснела Лёка, но не мешала процессу погрузки.
Отъезжали от
– Ну что ты ходишь за мной! – возмущалась Лёка, периодически вырывавшаяся из душного купе в коридор вместе с остальными пассажирами, подставлявшими вспотевшие спины веселому ветру дальнего следования.
– Простынешь! – шипела Евдокия воспитаннице и бежала в купе за кофтой.
– Отстань, – топала ногой Элона и перемещалась на другое место, всем видом подчеркивая свою отдельность от этой бабищи.
– Лёка, – сердилась Дуся и затаскивала ее в купе, где пятнадцатилетняя девица, подбоченясь, истерично выговаривала все, что думает по поводу Дусиного произвола.
– Мне уже пятнадцать лет! – напоминала бестолковой Евдокии Элона и в отчаянии забиралась на верхнюю полку, где рядом расплывалась от духоты неповоротливая Анжелика, держа в руках книгу, входящую в школьную программу девятого года обучения.
– Чего это у тебя? – от безысходности интересовалась Лёка, пытаясь рассмотреть надпись на обложке. – Толстой?
– Толстой, – не отрываясь от книги, отвечала сестра.
– Делать, что ли, нечего?
Лика не удостаивала Лёку ответом.
– Не могла что-нибудь поинтереснее взять? – продолжала петушиться младшая.
– «Курочку Рябу»? – язвила Анжелика.
– Дура! – безапелляционно заявляла Элона, не обращая внимания на присутствие в купе четвертого, постороннего человека.
– Это ваши внучки? – приветливо интересовался пассажир (пассажирка).
– Да… – свешивалась с верхней полки Лёка, душа которой жаждала хотя бы каких-нибудь, пусть плохоньких, развлечений.
– Нет, – вмешивалась в разговор Анжелика, чем ставила пассажира и Дусю в дурацкое положение.
– Понимаете… – пыталась завуалировать неловкость Евдокия и тут же попадала еще в более неудобное положение.
– Это наша няня, – объясняла Лика, высокомерно поглядывая на не помещавшуюся на нижней полке Ваховскую. – У нее никого нет, вот мы ее и взяли.
– Чо ты врешь-то?! – перебивала ее сестра и неуклюже излагала пассажиру семейное предание: – Дуся – не няня. Она – своя. Она как мама…
Ваховской нравилось это сравнение, но, являясь приверженцем правды, она простодушно выдавала все семейные тайны, превращая красивую легенду в примитивную быль.
– Соседи мы, – признавалась она собеседнику и, видя на его лице легкое недоумение, непременно добавляла: – Просто очень близкие соседи. Можно даже сказать, родственники…
– Надо же! – для проформы изумлялся(ась) пассажир(ка) и про себя клялся(ась) больше никогда не задавать наводящих вопросов. – А я думал (думала), что это ваши внучки.