Бери и помни
Шрифт:
– Ты чего там делаешь?
– Ничего, – делано равнодушно сообщила младшая Селеверова.
– Смотри у меня! – для проформы пригрозила соседка. – Все матери скажу…
«Точно, она!» – утвердилась в своих подозрениях Лёка и, как только голова соседки исчезла в окне, накопила полный рот слюны и с наслаждением плюнула еще раз.
– Да что же это такое! – возмутилась ревнительница цветочного спокойствия и снова задрала голову. Наверху никого не было.
– Анжелочка… – скреблась в комнату к сестре Элона, терпеливо пытаясь дождаться
Лика молчала.
– Анжелочка, – повторила младшая Селеверова и тоненькими пальчиками с перламутровыми ноготками затарабанила в дверь. – Пусти, пожалуйста.
Не тут-то было. Из соседней двери выглянула Дуся и шепотом пробасила:
– Так входи. Все равно не откроет…
Элона приоткрыла дверь в комнату и обнаружила сестру, которая лежала на кровати лицом к стене.
– Анже-э-э-эл… – Лёка присела рядом. – Ну прости меня… Пожалуйста.
Анжелика молчала.
– Я знаю, что это не ты… – виновато призналась Элона и дотронулась до ее плеча. – Прости, пожалуйста.
Лика повернулась лицом к обидчице и, сверкнув воспаленными глазами, прогундосила:
– Я же тебе говорила.
– Говорила, – покаянно согласилась Элона.
– Что не я…
– Не ты…
– А ты на меня всех собак повесила!
– Я не специально…
– Ты всегда не специально…
– Правда, не хотела.
– Ага, знаю я, как ты не хотела.
– Ну правда… – в очередной раз покаялась Элона. А потом, не выдержав, добавила: – Ты, между прочим, тоже на меня орала. И на Дусю.
– А ты бы не заорала? – глухо поинтересовалась Анжелика.
– Да я б тебя убила! – радостно сообщила ей сестра, чувствуя, что дело идет к примирению.
– Нельзя так говорить! – встряла Дуся, подслушивавшая под дверью, чем вызвала у своих любимиц приступ безудержного веселья.
– А подслушивать нехорошо! – заверещали обе Селеверовы и запрыгали на кровати.
– Я и не подслушивала, – с готовностью наврала Евдокия. – Просто мимо проходила. Слышу, Лёка тебя убить грозится. Ну, думаю, всё. Страшный суд настал. Пришлось заглянуть, от греха подальше…
– Хватит врать, Дуся! – переглянувшись, засмеялись девочки. – А то мы тебя не знаем!
– А то знаете?! – вступила в словесную игру Ваховская, радуясь, что все так хорошо закончилось.
– Знаем, – дружно ответили Селеверовы и начали хохотать.
– То-то же! – погрозила им пальцем Дуся и исчезла за дверью, положившись на «милость Божию».
Старшая школа (девятый-десятый класс) пролетела еще быстрее, чем предыдущие восемь. Чем взрослее становились Анжелика и Элона, тем капризнее вела себя Римка, упрекая дочерей в равнодушии, мужа – в пьянстве, Дусю – в нечистоплотности и глупости.
Нет, конечно, в глаза грязнулей она ее не называла, но чуткая Евдокия читала этот упрек в любом Риммином действии. Предоставленная сама себе в течение всего дня, Селеверова только и делала, что ходила за Дусей
– Что ты делаешь? – поинтересовался Олег Иванович, обнаружив, что жена брезгливо рассматривает оборотную сторону тарелок, пытаясь соскрести с них несуществующий жир.
– Посмотри, – протянула тарелку Селеверова.
– Ну…
– Все загадила, – пожаловалась Римка супругу и с грохотом стала выгружать из шкафа посуду.
– Что вы делаете, Римма? – растерялась Евдокия, пять минут тому назад вымывшая и вытершая несколько столовых приборов.
– Ничо, – отмахнулась от нее Селеверова и засыпала тарелки содой.
Примерно то же самое Римка предпринимала после всякого похода Дуси в уборную. Услышав шум смывного бачка, Селеверова хватала чистящий порошок «Санитарный» и неслась на всех парусах, дабы обеззаразить унитаз от нашествия вредных микробов.
– Что вы делаете, Римма? – по первости с недоумением интересовалась Ваховская, пока не поняла, в чем дело.
Но отказаться от туалета так же, как два года тому назад отказалась от ванны в пользу общественной бани у Пожарной каланчи, она не могла. Поэтому Дуся терпела до последнего, пока не прижмет с такой силой, что недолго и до конфуза.
Брезгливость Селеверовой приобрела гипертрофированные формы и отчасти передалась домашним. В особенности Анжелике, повторявшей за матерью все манипуляции, призванные намекнуть Евдокии, что надо быть аккуратнее. И только почти не бывавший дома Олег Иванович долго не мог понять причины вечного Римкиного раздражения и Дусиной подавленности. Но зато когда до Хозяина дошел весь смысл происходящего, он сгреб жену за ворот халата, волоком потащил в спальню, швырнул на кровать и потребовал объяснений.
– Ты что? – сдвинул брови немногословный Селеверов. – С ума сошла? Она тебе что сделала?
– Мне? – как бывало в барачной молодости, с вызовом полюбопытствовала Римка.
– Тебе!
– Мне-то… Хорошо тебе говорить, – завела свою песню Селеверова. – Тебя целыми днями дома нет, а она у меня все время перед глазами в засаленном фартуке и…
– И что? – перебил жену Олег Иванович.
– И то. Если бы не я, вы бы со своей Дусей уже грязью заросли. В туалет пойдет – накапает. Перешагнула – пошла. Даже не заметила. В раковину свои волосы седые смывает и не убирает. Посуду всю засрала – перед людьми стыдно…
– А перед людьми тебе не стыдно десять лет дома сидеть, хреном грушу околачивать и на старухе верхом ездить?
– Какая же она старуха? – язвительно уточнила Римка. – Самый сок. Шестьдесят.
– Я посмотрю, какая ты в шестьдесят будешь.
– Я-то? – осклабилась Селеверова. – Такой точно не буду.
– Ка-а-акой? – взревел Олег Иванович.
– Та-а-акой! – заорала Римка.
– Ка-а-кой? Ну! Говори…
– Зассыха! – выкрикнула Селеверова и вскочила с кровати.
– Т-ты… т-ты… – начал заикаться Олег.