Беруны. Из Гощи гость
Шрифт:
Прозрачна днепровская волна до поры. Вспенили и замутили ее кони, когда стали
бросаться в воду; а за конями своими поплыли казаки, уцепившись за конские хвосты.
Сводит спину, корючит ноги студёная вода. Гей, други, верные кони, тяните к берегу, к
московской стороне! Попляшем у костров!..
– Други-и-и...
– Не выдай!..
– К берегу!..
– К берегу держи-и-и!..
– Держи ближе к плоту, держи ближе к плоту-у-у!..
А на плоту – целая польская
казаками, дразнят их, зубами лязгают, губами булькают... Холодно, мокро... Брр!..
Пять дней идет переправа на плотах, на паромах, на баркасах либо по татарскому
1 Кавалерийская часть, имеющая свое знамя (тоже называвшееся в старину хоругвью); соответствует
нынешнему эскадрону.
обычаю – где вброд, где вплавь. И только на шестое утро, когда с польско-киевской стороны
последний плот отвалил, подтянули Димитрию дощаник, пестро убранный бухарскими
кумачами и аравитским миткалем. Лжецаревич, неведомо с какой петли сорвавшийся, но
живой и веселый, пришпорил коня, гикнул и взъехал на помост; а за Димитрием следом,
подпрыгивая на разъехавшихся бревнах, покатила телега с дьяконом Отрепьевым – Гришкой
Отрепьевым, как неуважительно к монашескому его званию называли чернеца в войске.
Загорелый, толстоносый, чернобородый, он на возу своем поспел за Димитрием и к речной
переправе: уже много дней, куда бы ни отъезжал Димитрий, чернец неотступно следовал за
ним.
Костры дымные вились под ракитами на том берегу. Мужики остёрские варили казакам
кашу. Войско отдыхало после трудной переправы в холщовых палатках, в шалашах,
сплетенных из лозины. А потом, как ударили в бубны, объявили войску поход, то и
потянулись рыцари вверх берегом, Десною, что устьем своим пала в этом месте в Днепр-
реку.
Шла польская конница на рысях ровным строем, за хоругвью хоругвь. Играла музыка,
пели поляки свои походные песни. И вслед за поляками шли набранные Димитрием казачьи
ватаги. Сорвиголовы, заводилы, пересмешники – выносятся казаки вперед, кидаются в
сторону, наездничают, гуторят, перекликаются:
– Гей, ляшек, латынская вера!..
– Вера латыняна, ан и правда глиняна.
– Ведома мне ляхова правда. Правда у них – что чуб на ветру: куды ветер.
– Ветер, гей, ветрило!..
– Ветер верховой...
– С восходу, с востоку. .
– С московской стороны ветер...
– Витро, братаны...
– Ветерец...
– Гой, повий, да повий...
– В лицо ветрище: выдувает нас в обрат...
– Не каркай, Безгузый!..
– Была мала ветера, стала балшой ветера.
– «Ала-ала...» Побреши на ветер, собака...
–
– Литво-ою...
– А далеко ль до московского рубежа, братаны?..
– Недалек он, рубеж московский...
– Рукой подать, перстом поторкать...
– В одночасье донесут кони...
– Коли там в одночасье!..
– Не каркай, Безгузый...
– Прямой ты, Безгузый, трач...
– До Остёра верст с пятнадцать?.,
– Недалечко до Остёра...
– Гой, да Остёр – больно востёр...
– Вонде – Остёр?.. Церквушка на горушке?..
– Други, Остёр!..
Из-за купы деревьев сверкнула на закатном солнце белокаменная часовня с польским
крестом на черепичной кровельке. Поляки скинули с голов своих шлемы с бело-голубыми
перьями и затянули в лад трубачам:
– «In te, domine, speravi...»1
Последний клок польско-литовской земли... Дальше – Московское государство,
незнакомая страна, бранный труд, переменчивое счастье.
1 На тебя, господи, моя надежда...
II. В ПАДУЧЕЙ
У остёрских ворот староста Ратомский приветствовал Димитрия еще польскою речью.
Болтливый пан пожелал делу «царевича» счастливой удачи и сослался на пример знаменитых
полководцев, коими, по слову его, были Александр Македонский, Ганнибал Карфагенский и
славнейшие из Ягеллонов, королей польских. А на другой день ударил Димитрию в грудь
широкий ветер давно покинутой отчизны, когда под Моровском, уже в московских пределах,
пальнули в честь новооткрытого царевича из длинных красных своих пищалей1 русские
стрельцы. У городских укреплений какие-то облепленные коростою калеки стали бросаться
под копыта Димитриева коня, завопили нищие бабы, протянув к Димитрию свои изморенные
руки... А дьякон Отрепьев стоял подле, как всегда улыбаясь, пошатываясь, придерживаясь за
серебряное стремя молодого государя. И что удивительного, если у Отрепьева нашлись
знакомцы и тут!
– Ты, Григорий? – протолкался к нему какой-то ремесленный человек с желтыми от охры
руками – должно быть, иконник. – За тобой два года плачет моя полтина, да вина с полведра,
да баранья полтуша. А псалтыри твоей мне не дождаться.
– Ступай, ступай, невежа! – замахал руками дьякон. Нашел ты время, нечестивец, со
своею полтиною!.. Али царь-государь и великий кесарь Димитрий Иванович не государь
тебе? Ужо погоди: начитаешься ты в аду да латынских псалтырей, еретик!..
Иконник съежился и отступил. А дьякон поднял к Димитрию свою косматую бороду и
загоготал. Димитрий впервые заметил тогда серебряные нити в Дьяконовой бороде, которая