Беруны. Из Гощи гость
Шрифт:
– Родименький, – взвизгивала она. – Ох, милый мой... Мы с тобой целый век... Милый
мой...
Слепцов было трое да четвертый поводырь. Кузёмка хотел вспомнить, где видел он этого
плосколицего мужика с медною серьгою в ухе, с медными гвоздями, часто набитыми по
кожаному кушаку; но вспомнить не мог и пошел к прилавку за второю кружкой.
Здесь, в углу, у самого почти прилавка, горланили за отдельным столом два мукосея, оба
вывалянные в муке, точно обоих
– Ноне кто у нас царь? – вопрошал тот, что постарше, ударяя по столу белым от муки
кулаком.
– Милюта, пей пиво, – удерживал его другой, невзрачный мужичонка, хиляк.
– Которому, говорю я, ты государю служишь?
– Милюта...
– Дай, господи, говорю, здоров был бы царь Василий Иванович всея Руси Шуйский.
– Милюта, пей пиво, а про царей нам говорить теперь не надобно.
– И тот Семен, – продолжал неподатливый Милюта, – в ту пору молвил: «Дай, господи,
вечной памяти царю Димитрию». И я за это воровское слово его ударил.
– Милюта... что нонешние цари! Пей пиво...
– А тот Семен сказал: «Мне и нонешний царь стал пуще прежнего; и прежний мне
головы так не снял, как нонешний. Нам такие цари не надобны. Я и на патриарха плюю». Ну,
я того Семена ударил в другой раз и по щекам его разбил и выбил из мукосейни вон.
В дверях клети, позади прилавка, показался стрелец, без шапки, в расстегнутом кафтане.
Он пересчитал глазами всех, кто был в кабаке, глянул на Кузёмку и уставился на охмелевших
мукосеев.
– И тот Семен сунул в окнище плешь и молвил: «Собакин сын! Кому ты крест целовал?
Не государю ты крест целовал, целовал ты крест свинье!»
– Га-а! – гаркнул в дверях стрелец и двинулся к мукосеям, вытянув голову и сжав кулаки.
Он схватил обоих мужиков за обсыпанные мукою бороды. – Ведьмины дети! – гремел он на
весь кабак. – Ноне вам не прежняя пора – воровать да царей себе заводить.
1 В то время в Московской Руси чеканилась исключительно серебряная монета.
2 Рабочие, занимавшиеся просеиванием муки.
3 Судебные исполнители.
– Постой, постой! – силился Милюта вырвать свою бороду из Стрельцовых рук. – Ты
бороды моей не тронь... не тронь... Сам-то я – мужик государев, и борода у меня государева.
– Так ты – так! Вяжи его, Артемий!
И кабатчик принялся крутить мукосеям руки, пока стрелец держал обоих за бороды.
Мужики вопили и лягались, ругался стрелец, кричали что-то повскакавшие с лавок
пропойцы. В поднявшейся суматохе слепцы торопливо собрали свои торбы и друг за дружкой
выкатились на улицу. Кузёмка недолго думая скользнул за ними вслед. Здесь
лишнего слова взяли напрямик к пустому амбарчику, в котором днем набирался сил Кузёмка.
Первым полез туда поводырь; за ним пошли его слепые товарищи; и Кузёмка вошел
последним, плотно прикрыв за собой дверь, болтавшуюся на одной только петле.
IV. ЧАЛЫЙ МЕРИН
Трое слепцов, поводырь с медной серьгой в ухе да пятый Кузёмка сидели в полутемном
амбарчике, еле освещенном сизым мерцанием наступающей ночи. Сквозь широкие щели и
решетчатое окошко пробивался этот свет вместе с воплями из кабака, где надрывались
мукосеи, захваченные стрельцом. Стрелец уже вытащил их обоих из кабака и теперь на
веревке волок их мимо амбарчика к земской тюрьме.
– Ведьмины дети! – орал стрелец. – Ноне вам не бунтошное время, когда вы нашу братью
побивали, имение наше забирали.
– Я ж, – оправдывался Милюта, – и сказал тому Семену: «Дай, господи, здоров был бы
царь Василий Иванович всея Руси Шуйский».
– Милюта, не говори про царей, – умолял грузного Милюту его тщедушный товарищ.
Мукосеи упирались, и стрельцу одному не совладать с ними было, но к нему бежал уже
сторож из земской тюрьмы, и они вдвоем подогнали захваченных «бунтовщиков» к
тюремному погребу.
– Платите за привод1, – объявил им стрелец.
– А мне влазное2, – отозвался сторож.
Но мукосеи, не желавшие платить ни приводного, ни влазного, перебудили криком своим
всех собак на посаде. Тогда сторож поскорее отпер двери земской тюрьмы, и стрелец сунул
обоих крикунов в погреб, в черную дыру. Милюта грохнулся вниз, а его собутыльник полетел
вслед за ним и шлепнулся ему прямо на голову.
– Теперь поедят, да не блинов, – сказал в амбарчике поводырь, распуская кушак.
Голосом человек этот был толст, и Кузёмке показалось, что он уже когда-то раньше
слышал этот голос. Но где и когда, припомнить не мог. Выпитое вино, как банным паром,
пронизывало все тело Кузёмки, притомленное в долгом пути и продутое насквозь на речных
перевозах. «С Рогачова на Оршу – раз, – стал мысленно перечислять Кузёмка, – от Орши до
Баёва – два, с Баёва под Смоленск – три; а после того на брюхе Аринкиной тропкой...»
– Ты, человек божий, заночуешь тут али как? – оборвал Кузёмкин счет толстоголосый
поводырь.
– Надо бы, – ответил неопределенно Кузёмка.
– Ну, так плати деньгу за ночлег.
– Во как! – удивился Кузёмка. – У тебя ли амбар на откупу? Я и даром переночую тут вот.