Беруны. Из Гощи гость
Шрифт:
согласился за себя и за Ванюху идти с Никодимом на Новую Землю, куда звал их всех троих
Никодим, а Степан тоже не раскидывал долго: был он теперь бобыль бобылем, не было у
него ни кола, ни двора, ни жены Настасьи, да и сам он, собственно, находился в бегах. Ну, а
плавать по морям, колоть копьецом зверя, мокнуть в соленой воде и ежиться от холода было
их природное дело. Это тебе не сидение в медвежьем остроге в беруновом одеянии, шутом
гороховым, курам
налетавший от Сороки и Сумы. Они переходили тогда с парусов на весла, и ветер гладил им
затылки и точно большими опахалами овевал им мокрые спины.
– Тимофеич, – скалил зубы Степан, – Бухтею до Новой Земли не достать?..
– Ку-уда... – тряс бородою Тимофеич и налегал на весло.
Зеленые луга огромными изумрудами блестели на солнце, и жемчужное облако гляделось
в бирюзовую воду. Большое небо было шелковым шатром раскинуто над большою водою
Выг-озера, и бесчисленные островки с путевыми хижинами казались иногда стадом,
вышедшим к водопою. Тимофеич щурился на солнце, улыбался и даже пробовал мурлыкать в
мохнистую свою бороду что-то вроде многолетия, как делал он это на Малом Беруне всякий
раз, когда казалось ему, что это ещё не гибель, что есть надежда.
Его даже однажды в карбасе так разморило, что он взял на полный голос:
– Мно-гая лета!..
Но старик наткнулся на недоуменный и укоризненный взгляд Семена Пафнутьича и
сразу умолк.
Пороги, волоки1, ночлеги следовали один за другим, и благодатная тишина разливалась
повсюду. Тихо было на плесах и в самой Сороке: весенняя сельдь сошла и тамошние
промышленники ушли в Колу. Только белоголовые ребятки щебетали у воды, пуская
оснащенные кораблики колыхаться по синим волнам. Возле деревеньки, словно сбежавшей с
высокого берега к плесу, чтобы набрать водицы в ковшик, один такой мальчоночка в мокрых
лапотках и с рубашонкой, хвостиком торчавшей у него из прорешины порточков, показал
Тимофеичу на стоптанный башмачок, к которому он приладил игрушечный парус.
1 Волок – от слова «волочить»; перевал, через который в старину, при отсутствии каналов, перетаскивали сухим
путем суда из одной реки в другую.
– Дедушка, куда лодейка-то поплыла?
– К морюшку поплыла лодейка.
– А с морюшка куда?
– А с морюшка к океану.
– А с океана?
– А с океана на Новую Землю.
– А дальше?
– Ишь ты, так тебе всё скажи!.. Дальше ей плыть некуда... Там и зазимует.
– А ты, дедушка, куда плывешь?
– Я вот и плыву на Новую Землю с твоею лодейкою.
– Дедушка, возьми меня на Новую Землю!
– Ладно.
– Мамки нету, поплыла в Архангельск.
– Ну, у таты спросись.
– Таты тоже нету.
– А тата где?
– Утонул.
– С кем же ты живешь, солнышко?
– С бабушкой.
– Ну, тогда спросись у бабушки.
Мальчик побежал спроситься у бабушки, но бабушка, должно быть, была несговорчива.
Она дала внуку корочку, и он побежал обратно на берег, но дедушка уплыл уже далеко, вон
он уже за поворотом, а лодейки-то не видно вовсе.
В тот же вечер дедушка был в Суме, где у берега стояло несколько выгорецких лодей и
два новоманерных галиота. И этой же ночью с добрым ветром Никодим вышел в открытое
море.
XXVII. ТЕРЕНТИЙ НЕДЕЛЬКА ВОЗВРАЩАЕТСЯ НИ С ЧЕМ
На этом кончается рассказ о берунах, попавших с дикого острова в царскую столицу и
бежавших оттуда снова на север. Ведь в том году лодья Никодима не вернулась на Выг. Но и
на другое и на третье лето ничего не было слышно о дедушке, поплывшем на Новую Землю,
о его вольных и невольных спутниках, беглецах, спасавших свою жизнь, и о самом
Никодиме, простившемся на этот раз навсегда с Выгом.
В Сумской гавани, над лесом даниловских мачт, никогда уже не вздымалась большая
мачта Никодимовой лодьи. Каждое лето вереницами возвращались из далекого плавания
нагруженные суда, тяжело приближавшиеся к пристаням с алевшими на закатном солнце
парусами.
И вместе с корабельным грузом выгорецкие промышленники привозили с собою ворох
вестей. Одни передавали, что обломки Никодимовой лодьи кто-то видел впаянными в лед у
высокого наволока на Новой Земле. Другие сами будто бы заметили на плавучей льдине
меченный крестом карбас Никодима. Но вести эти были одна другой смутнее.
Шло время, и с каждым годом на Выге всё меньше вспоминали Никодима, и память о
нем выветриваться стала.
Летом, как всегда, уходили на тяжелый и опасный промысел в холодный океан
беломорские лодьи. А зимами промышленников заметало доверху снегом в охотничьих
избушках близ Мезени, под Сумским ли городом, или в выгорецких лесах. Но не было среди
промышленников этих ни Тимофеича, ни Ванюхи, ни Степана. Они, спасаясь от царицыного
указа, от комиссара-немца и Тайной канцелярии, добрались с Никодимом до Новой Земли, и
уже здесь, должно быть, желтые кости старого кормщика занесло колкою снежной крупой,
наметаемою сивером к высокому наволоку.
Почувствовав близкий конец, Тимофеич неморгающими глазами стал высматривать