Беруны. Из Гощи гость
Шрифт:
которую посулил им пан. Ибо он не унимался, пан разъяренный. Слепцы уже забрели в
болото и теперь в болоте барахтались, а пан все еще кричал им в окошко корчмы:
– Негодяи!.. Плуты!.. Лодыри!.. Ату!.. Ату-ту!..
И когда наконец притомился ретивый пан и потребовал еще кварту, то заметил старика,
сидевшего раньше в углу, а теперь продвинувшегося изрядно к окошку. Старик похож был на
медика – в черном плаще и черном берете. Седая борода долгим клином трепетно
вздрагивала
Феликсу прямо в глаза. Пан Феликс вскочил, отвел правую руку в сторону, левою брякнул, о
саблю и поклонился старику в черном плаще.
– Прошу прощения, милостивый пан, – забормотал шляхтич, указав незнакомцу на место
за своим столом. – Прошу пана, в добрый час, во славу божью, троицы святой...
У старика сбежала с лица улыбка.
– О какой троице говорит пан милостивый? – спросил он, медленно выговаривая мало,
должно быть, привычные ему польские слова. – Я знаю только единого бога, но слыхал и о
людях, что язычески поклоняются троице, следовательно – трем богам.
Услышав такое, пан Феликс захлебнулся тут пивом, уронил на стол кварту, рот разинул.
А старик сел напротив и велел подать и себе кварту, а кварту пана Феликса снова наполнить.
И, когда пан Феликс пришел в себя от неожиданности и испуга настолько, что вспомнил о
своей кварте, которая пенилась перед ним на столе, старик улыбнулся и молвил тихо:
– Только так верую, ибо так приказывает мне мой разум.
– Но милостивый пан должен знать... – закипятился пан Феликс.
– Я знаю то, что знаю, – не дал ему докончить старик. – И не более того. Суеверия и
бредни, дикий плод ничем не сдерживаемого воображения, – достойно ли это человека, ныне
уже исчислившего движение планет и близкого к открытию самого эликсира жизни?1
Старик оглянулся, склонил голову и добавил:
– Я называюсь Фавст Социн и ищу в этих местах убежища и приюта. В Кракове две
недели тому назад в отсутствие мое озверелая толпа, подстрекаемая иезуитами2, ворвалась в
мой дом и предала уничтожению мои рукописи, мои книги – всё, что попалось ей на глаза.
Отныне участь скитальца мне желаннее оседлости в нечестивом городе, где согласно
обитают насилие, фанатизм и глупость.
– Милостивый пан! – приложил пан Феликс к груди руку. – Можно ли мне такого
многоученого пана... Как шляхтич до шляхтича... Халупка моя тут вот, за горкой... С
обнаженной саблей должен я охранять покой вельможного пана. И разноверство тому не
может быть помехой. О! Да коли правду молвить... – Тут пан Феликс подмигнул старику,
назвавшемуся Фавстом Социном: – Если уж всё от чистого сердца, без
так я и сам себе думал: лжет пан ксендз3, ой, лжет!.. Уж коли троица свята, то чему ж так не
быть и четверце святой?.. Ха-ха!.. А там пойдет и пятерик и шестерик. Ха-ха-ха!..
И пан Феликс хохотал, откинувшись на спинку стула, расставив широко руки, разложив
ладони по обе стороны стола. Потом спохватился, вскочил, брякнул рукой о саблю и
1 В то время ученые-алхимики стремились открыть так называемый эликсир жизни, обладающий якобы
свойствами излечивать все болезни, возвращать молодость, превращать дешевые металлы в золото. Эликсир
этот, разумеется, не был, да и не мог быть открыт, но в поисках его алхимия попутно сделала ряд действительно
ценных открытий, легших в основу научной химии.
2 Иезуиты – члены воинствующего католического общества (ордена), основанного испанцем Игнатием Лойолой
для борьбы с «ересями». Иезуиты для достижения своих целей не брезгали никакими средствами.
3 Ксёндз – польский католический поп.
поклонился своему новому знакомцу:
– Прошу милости вельможного пана... Тут вот, за горкой, халупка и огородик, все мое
именье.
Они вышли вместе из корчмы. В открытое окошко видел корчмарь, как по дороге в гору
поднимаются два человека: высокий старик в черном плаще и шумливый пан из ближнего
Заболотья. Они шли медленно, и Заблоцкий почтительно поддерживал старика, ведя его к
своему дому, дранчатая крыша которого чернела из-за поросшей диким хмелем горы.
Фавст Социн, известный ученый и противник католической церкви, прожил у пана
Феликса всего только неделю. Но и этого было достаточно для стремительного и пылкого
пана. Он даже пошел дальше своего учителя и, сидя в корчме, громогласно отвергал не
только святую троицу и предвечное существование Христа, но и божественность его. Уже
после первой кварты стоялого пива, варить которое корчмарю Ною помогал, должно быть,
черт домовой, до того оно было занозисто и крепко, – уже после первой кварты этого напитка
Заблоцкий произносил свое первое слово о том, что все веры равны и все люди равны и оди-
наковы: поляки и литвины, татары и евреи, немцы и белорусы. Так было после первой
кварты. Но ведь кварт было неисчислимо. Поэтому, дойдя до третьей и четвертой и пе-
ревалив через пятую, пан Феликс Заблоцкий уже не только отрицал все церковные таинства и
обряды, бессмертие души, рай, ад, страшный суд и загробную жизнь, но даже самые иконы
святые называл болванами и псами. И скоро по всей округе, через все усадьбы шляхетские