Беруны. Из Гощи гость
Шрифт:
– Батюшка он мой, воевода Хворостинин.
– О-о-о!.. Батючка-а-а!.. – И ротмистр даже зачмокал губами. – А где теперь твой
батючка, воевода Кворостини?
– Где ж ему?.. Дома сидит да в церковь ходит.
– А на война не ходит?..
– Нет, уж он отвоевался: старый он.
– Старый?.. Ну, а к нему какой большой воевода на двор ездит, пир делает?..
– Кто ж ездит?.. Дядья вот ездят: Семен Иванович Шаховской да Федор Иванович
Хворостинин... Приезжает Шеин
– Влясев?
– Власьев Афанасий Иванович, посольский дьяк. Да это тебе к чему – кто ездит?
– А так... так... – И ротмистр снова заелозил пальцами в своей бородке. – Ты приходи в
воскресенье, беспременни приходи. Увидишь капитан Феликс Заблоцкий, квартирмейстер
Богуслав Турцевич...
– Приду, приду, – молвил только князь Иван и поднялся с места.
Он поклонился допытливому ротмистру и спустился вниз по темной каменной лестнице,
насквозь пропитанной тошнотворными запахами сырости, прели и гнили, чем-то странным,
чужим, незнакомым.
VIII. БОЛЕЗНЬ СТАРОГО КНЯЗЯ
Но князь Иван не пошел в воскресенье к ротмистру Коссу. Все воскресенье это да потом
почти всю неделю просидел князь Иван в спальне возле захворавшего батюшки, Андрея
Ивановича, который то и дело засыпал, а просыпаясь, требовал, чтобы ученый сын читал ему
то одно, то другое из книг, взятых на время у дяди Семена. Князь Иван доставал с полки
книгу и подсаживался к отцовской постели. И, едва только раздавался звонкий голос князя
Ивана, старик настораживался; из-под седых нависших бровей вперял он выцветшие глаза
свои в сына.
Князь Иван читал ему о мелочной суете, которою преисполнена человеческая жизнь,
проходящая у многих напрасно – без воодушевления и больших, нужных людям дел. И у
Андрея Ивановича катилась по щеке слеза. Она, как росинка на ветке, еще долго
блистающим алмазом переливалась потом в серебре его бороды. А князь Иван, не замечая
этого, продолжал читать о житейских соблазнах, которые часто засасывают людей, о
тщеславии, чревоугодии, любви к роскоши, заслоняющих от человека более высокие цели.
Старик знал, что жизнь прожита, долгая, трудная, и прожита, должно быть, не так, как
нужно. Позади – длинная вереница бранных дел и тревог, царских опал и милостей,
неудачная ливонская война. И нынче кругом – происки и козни и непонятное, небывалое
смятение душ. По деревням зашевелились холопы. Снимаются с мест, бредут, бегут, голод их
гонит, бесхлебица и бескормица, лютая дороговизна. И страшнее всего – царевич!.. Царевич
Димитрий, сын Иоанна!.. Он, говорят, жив, спасся, он где-то таится до срока. Где?
Для какой судьбины? Для какой беды?
Ему уже который десяток минул, князю Андрею Ивановичу Хворостинину-Старку, и все
всегда у него на глазах непрестанно менялось, все было неверно и зыбко, ни в чем не было
твердой опоры. Хворостинины за один его, Андрея Ивановича, век оскудели и охудали,
пошли при царе Иване Васильевиче врозь, глядели все из государевых рук.
– Где боярство наше и честь? – молвил Андрей Иванович шепотом.
И услышал ясный голос князя Ивана, продолжавшего вслух из раскрытой книги:
– «Где красота разная? Где златые и серебряные сосуды? Где многоразличные трапезы и
сладкие снеди и хитрость поваров? Все пепел, все прах».
Старик закрыл глаза. Князь Иван умолк. Он положил книгу на стол и тихонько вышел из
комнаты.
Под вечер туркиня Булгачиха привела к Андрею Ивановичу какого-то козлобородого
человека. Это был известный в Москве Арефа-колдун. Он стал дуть и шептать и между тем и
другим потчевать Андрея Ивановича мутной водицей из детского рожка. Мужик этот потел
над стариком всю ночь и ушел только наутро с полной котомкой всякой снеди и двумя
алтынами денег, зажатых в руке. До самых ворот шел Арефа пятясь и все дул и шептал, а
выйдя за ворота, поглядел на сребрецо свое, побрякал им и запрятал в кису1, висевшую у него
на шее вместе с целым набором всяких принадлежностей для волхвования – костей вол-
шебных, крючков заколдованных, стрелок чудотворных.
IX. КНЯЗЬ ИВАН ОТПРАВЛЯЕТСЯ НА БОЛВАНОВКУ
Вся неделя эта прошла для князя Ивана точно во сне.
Жалобное стенание больного, слезинка в курчеватом волосе его бороды, высокая,
размеренная книжная речь, которою тешил его князь Иван, – все это повторялось изо дня в
день, и только как сквозь дымчатую кисею выступал перед молодым князем нелепый двор
ротмистра Косса с девкой, бегущей по тропке, с блекочущим немцем, гоняющим за нею,
размахивающим обнаженной шпажонкой... И сам ротмистр Косс, эти елозящие пальцы,
колкие глазки... И всё выспрашивает: кто к Хворостининым ходит да зачем ездит? К чему бы
ему знать это? Лазутчик он, сыщик?.. Теперь, говорят, их всюду много – государевы, мол,
глаза и уши. Ах, нечистый его задави!.. Нет, полно!.. Не пойдет к нему князь Иван и в это
воскресенье. Да и в уличке людной двор его. А в воскресенье людей и того, поди, больше на
полянке перед погорелым Николой!.. Чай, по обычаю: молодки пляшут, мужики на кулачках
бьются, скоморохи колесом ходят и всяко ломаются.