Бессмертники — цветы вечности
Шрифт:
— Постоим еще, командир.
— Курить что осталось?
— Табак один.
— На таком холоду не завернешь!
И все-таки они опять спустились на Средне-Волновую, — чтобы ненароком не привлечь к себе внимания охранявших губернаторский дом полицейских. Свои после взрыва должны были рассыпаться в темных улицах района речки Сутолоки, а потом собраться на берегу Белой, под откосом. Оттуда — по откосу, через темную, спящую Архиерейку, через заднюю калитку — домой. Может, они уже и дома? Пьют горячий сладкий чай, угощаются ароматными
Спешно вернулись во двор, заглянули в дом — никого. Одна Егоровна стоит перед образами, земные поклоны бьет…
Тут же, не дав себе согреться, снова вышли в ночь.
— Вспомни, никакого огня в стороне первой полицейской части не видел, Давлет?
— Нет, никакого пожара там нет.
— Вот и я думаю… Если б взрыв был, мы бы его услышали. Да и сарай, как договорились, подожгли бы.
— Ни взрыва, ни огня…
— Что будем делать?
— Пошли меня, товарищ Петро!
— Не могу, Давлет, не проси.
— Разреши, а? Не гляди, что я такой малый, я тоже много чего в жизни повидал. И револьвер у меня совсем как у тебя. И голова не худая. Отпусти, командир.
— Где у тебя табак?
— Здесь табак, здесь!
— Давай сюда, попробуем завернуть.
— Ты заворачивай, а я не могу. Пока первую искуришь, я уже там буду. Кончишь вторую — вернусь. Ну, командир!
Литвинцев сворачивал самокрутку и с трудом сдерживал себя, чтобы не отправиться на разведку самому. Но он командир. Ему не положено подменять своих боевиков и влезать в каждую мелочь. Для этого есть другие: пусть учатся самостоятельности.
Тревога росла с каждой минутой.
В конце концов он не выдержал.
— Ну, Давлет, давай оружие и — на полных парах. Да глаза прибавь, чтобы ничего не упустить!
Давлет с сожалением протянул свой револьвер, лихо подмигнул и тотчас исчез в темноте за воротами. Петр остался ждать. Выкурил первую самокрутку. Выкурил вторую. Начал ладить третью…
Литвинцев напряженно вслушивался в тишину спящего города. Чтобы не мешал скрип снега, он даже ходить перестал. Сорвал с головы шапку. Отложил воротник. Весь превратился в слух.
Тихо.
Неожиданно из глубины двора послышались чьи-то частые шаги и приглушенный разговор. Они? Уже возвращаются? Но ведь взрыва-то не было!
Сунув руку в карман, где лежал револьвер, он пошел навстречу этому шуму.
Да, это были они.
Все.
Но без бомбы.
— Где снаряд? Почему не выполнили приказа?
Усталые, запыхавшиеся на крутом подъеме боевики молчали.
— Докладывай, Калинин!
Калинин отделился от группы и встал перед командиром.
— Не взорвалась бомба, товарищ Петро.
— Не взорвалась? А где она сейчас?
— Там, — вяло махнул рукой Александр, — внутри… Как и было сказано, в кабинете пристава…
— И не взорвалась?
— Не взорвалась, товарищ Петро…
— Где же вы так
Калинин виновато переминался с ноги на ногу.
— Сначала ждали взрыва. Думали, что все-таки рванет. А потом ломали головы, что делать… И вот пришли…
Дальнейший разговор происходил в бане. Благо, еще до конца не выстудилась, а самое главное — не на улице, где и ночью могут оказаться чьи-нибудь лишние уши.
Когда зажгли лампу и все уселись, Петр потребовал полного обстоятельного доклада. Калинин рассказал, по каким улицам шли, что видели, как разошлись по своим местам, как они вдвоем с Андреем Кочетковым подняли над головой бомбу…
— А вот тут остановись, — прервал его Литвинцев — Вспомни хорошенько, как вы все это проделали. Подошли, подняли и бросили, так что ли?
— Нет, не совсем так… — облизнул сухие губы Калинин. — Ну, подошли, значит, кругом — никого… Пока я держал бомбу, Андрей искал спички. Я приказал ему зажечь шнур. Спички у Андрея что-то долго ломались, но потом одна все-таки вспыхнула. Тогда мы вдвоем подхватили ящик и бросили его в окно.
— Но шнур-то у вас загорелся? В этом вы хотя бы убедились?
— Шнур? — смутился Калинин. — Не помню, товарищ Петро. Должен был загореться, ведь огонь был!
— А ты, Кочетков, — продолжал допытываться Петр, — ты видел, что шнур от твоей спички загорелся?
Кочетков при обращении к нему тоже встал. Но стоять свободно, во весь рост мешал низкий потолок бани, и он отвечал согнувшись, что делало его вид еще более виноватым.
— Спички, наверно, отсырели… Но огонь был, честное слово!.. И шнур… Как же он мог не загореться, если он бикфордов?..
— Но сам-то ты видел, что он горит?
— Не помню, товарищ Петро. У нас было так мало времени… Всего двенадцать секунд…
— Садись, Кочетков, все ясно. У кого есть папиросы?
Выкурив папиросу в несколько затяжек, он повторил:
— Ясно, все ясно, товарищи…
— Что «ясно», товарищ Петро? — встревожился, видя его решимость, Калинин.
— Ясно, что струсили, Александр. Бросили бомбу, не запалив шнура. Струсили!
— Это я струсил? — вскочил Калинин. — Не было еще такого дела, на которое я не вызывался бы добровольно. Не на такое ходил, и никто никогда меня трусом не видел. Спросите любого: в дружине Шурку Калинина знают все!
— Сядь, Калинин. Ты был командиром группы, с тебя и спрос. А ссылаться на свои прежние заслуги не нужно, они у всех у нас есть.
Наступило долгое, гнетуще-тягостное молчание. Нарушило его лишь появление Давлета, доложившего о том, что помещение полицейской части не взорвано и что никого из группы он там не застал. Увидев всех в сборе, очень удивился.
— Но ведь дом цел, только окно выбито… Как так, товарищи?
— Садись, Давлет. Мы как раз тоже думаем об этом.
— А вдруг бомба была неисправна? — подал голос один из боевиков. — Ведь может такое быть.