Безликий
Шрифт:
– Да? А я думал, ты решил сообщить про опознание тела.
Димитров кивнул:
– И это тоже.
– Так что с бомжами? Что они видели?
– Как тебе сказать… – Лейтенант потер лоб ладонью. – В общем, оказалось, что есть некий Васька Глист, его даже свои считают слабоумным. Так вот, он ночью шатался пьяным по парку и видел… демона. Это он так утверждает, – поспешно добавил Димитров, словно опасался, что я подумаю, будто он бредит.
Однако я за время работы в полиции наслушался и не таких показаний. И знал, что порой
– Хорошо, демона, – кивнул я. – Допустим. Насколько этот демон может иметь отношение к смерти Зинтарова?
– Похоже, самое что ни на есть прямое.
Я сел на скрипнувший стул.
– Так. Конкретнее можно?
– Похоже, убийца прикончил Зинтарова в двухстах метрах от Баболовского дворца, там же его пытал, а затем, когда учитель умер от сердечного приступа, перевез тело и положил его в ванну. Глист утверждает, что видел демона с белым лицом и огромными зубами.
– Череп?
– Да, что-то в этом роде.
– Похоже, маска.
– Наверняка.
– А убийца видел этого Глиста?
– Нет. Тот от страха онемел и лежал в траве, чуть дыша, пока убийца не увез жертву на тачке.
– Он видел, что тот делал с Зинтаровым?
– Нет, трава слишком высокая. Но до него доносились стоны и мычание. Похоже, рот у учителя был заклеен. Потом убийца погрузил тело в тачку и покатил в кусты. Машину на которой он уехал, Глист не видел.
– Почему он не сообщил в полицию?
Димитров усмехнулся:
– Потому что думал, ему все померещилось. Он же в дупель был.
– Ясно. Жаль, что наш свидетель, помимо этого, еще и слабоумный.
– Ну, этого я бы не сказал. По-моему, с головой у него все в порядке, просто слишком много бухает.
– В суде его показания не пройдут.
– Может, и нет. А может, и да. Он ведь не видел лица убийцы, так что опознания от него не потребуется. А если мы найдем маску в виде черепа, то это будет уликой.
Я кивнул: лейтенант был прав.
– Что будешь делать? – поинтересовался Димитров.
– Съезжу в школу, где работал Зинтаров. Поговорю с людьми, узнаю, что он был за человек. Плохо, что он жил один, но соседи-то у него, я думаю, были. Так что потом наведаюсь к нему домой и пообщаюсь с теми, кто его знал.
– Хочешь, я съезжу? – предложил Димитров. – Домой, я имею в виду. Тем более там все равно надо делать обыск.
– Хорошо, давай. Потом обменяемся впечатлениями.
– Договорились.
Пока мы разговаривали, Димитров прохаживался по комнате. Увидев книги на полке, он остановился и взял одну из них.
– О, да это же моя, – сказал он удивленно. – Надо же! Я и забыл, что она тут.
– Забирай. Я все равно читать не собирался.
– Напрасно, между прочим. Классная вещь!
– Ты про какую?
– «Тысячекрылый журавль».
– Японец написал, да? – припомнил я.
– Ясунари Кавабата. Лауреат Нобелевской премии, кстати.
– Суицид?
– Неизвестно. Может, несчастный случай. Он пьян был и посмертной записки не оставил.
– Нравится японская литература?
– Еще как! И не только литература.
– А что еще? Мультики? Комиксы?
– Анимэ и манга, – поправил меня Димитров. – Да, и это тоже. В целом японская культура и эстетика. Я даже татуху себе сделал.
– Какую?
– Маска демона Ханя. По преданию, однажды женщина влюбилась в монаха, но ее чувство осталось безответным. Ярость так исказила ее лицо, что она превратилась в демона. Такую татуировку делали самураи, считавшие, что Хань будет хранить их на поле боя. Основное изображение окружено хризантемами и сакурой, что означает решимость и готовность умереть в любой момент.
– Ты что, «Бусидо» начитался?
– Было дело. Но я не жалею, что сделал наколку. Красиво, и жене нравится.
– Большая татуха?
– Да на всю спину! Показать?
– Нет, обойдусь.
Димитров почесал нос.
– Хочешь, дам тебе посмотреть какой-нибудь фильмец? – предложил он. – У меня большая коллекция. Например, могу принести «Могилу светлячков». Великое анимэ Исао Такахата, теперь такое редко снимают. Классика!
– Мультик, что ли?
– Не мультик! – Кажется, Димитров обиделся. – Анимэ!
– Нет, спасибо. Я сюда не мульти… не фильмы смотреть приехал.
Полицейский пожал плечами:
– Ладно, как хочешь. Ну, не буду отвлекать. До скорого.
Когда Димитров ушел, я быстро собрался и поехал в школу, где убитый преподавал химию.
В Пушкине дворцы, церкви и другие исторические памятники соседствовали с многоэтажками и маленькими домиками этажа в два-три. Можно было свернуть на узкую улочку и попасть в другой мир – подобие спального района, застроенного хрущевками из серого кирпича, затем вырулить к коттеджам, обнесенным черной оградой, а потом вдруг оказаться перед огромным новым зданием из бетона и стекла. То там, то здесь велись работы: рылись котлованы, вбивались сваи, крутились бетономешалки. Жилье в Пушкине было дорогое, и площадь стремительно застраивалась.
Школа оказалась четырехэтажным зданием бледно-желтого цвета, с белыми колоннами у входа и лепниной вокруг готических окон. На первом этаже стояли решетки, закрытые на висячие замки. Их можно было отпереть изнутри – например, во время эвакуации при пожаре. Это в теории, конечно.
Я с трудом представлял себе, чтобы в панике кто-то бегал от окна к окну с ключом и приговаривал: «Погодите, ребятки, я сейчас вас выпущу! Вот только распахну решеточку».
Когда-то в доме проживала аристократическая семья, но после революции владельцам пришлось бежать в Константинополь. В их доме сначала был молодежный клуб, затем детский дом, а потом школа. В конце девяностых она стала общеобразовательной с музыкальным уклоном.