Безумие толпы
Шрифт:
– Хозяев? – уточнил молодой человек. – Мадам Жильбер в кабинете. Вы хотите ее увидеть?
– Я к ней зайду, – заявила Лакост, прежде чем портье успел возразить.
Впрочем, он не выказывал ни малейшего желания ее остановить.
Глава двадцать девятая
– Лангустины великолепны, – провозгласил Винсент Жильбер, когда они заняли столик у окна.
В ясный день отсюда открывался великолепный вид на деревню внизу и далекие холмы, чьи волнистые гребни простирались до самого Вермонта. А выпавший
Доктору Жильберу, смотревшему в окно вместе с Гамашем, вид казался просто сказочным. Спокойным и мирным.
Но Гамаш смотрел в противоположном направлении и, должно быть, поэтому представлял нечто совсем иное. Он видел полицейских, палатку в лесу, ленту, огородившую место преступления…
Если у него и возникали сказочные ассоциации, то со сказками братьев Гримм или одной из наиболее мрачных басен Лафонтена.
«И эти две перспективы находятся в такой близости, что можно говорить об их сосуществовании, – думал он. – Бок о бок. Граница между адом и раем – узкая полоска. Убийство и милосердие. Доброта и жестокость. И как же трудно иногда отделить одно от другого. Или понять, по какую сторону границы стоишь ты».
– Они их обмазывают чесночным маслом, а потом поджаривают на углях, – сказал доктор Жильбер.
Он взял меню у молодого человека и что-то пробормотал – может быть, слова благодарности.
– Какое совпадение! – заметил Арман, просматривая меню. – Именно это я и собирался сделать с вами.
Жильбер рассмеялся:
– Вряд ли я буду вкусным или нежным, как лангустины. Есть какой-нибудь прогресс в расследовании?
– Кое-какой. – Арман дождался, когда у них примут заказ и молодой официант нальет Винсенту бокал шабли. – Но прежде чем я расскажу вам об этом, у меня вопрос о другом происшествии – том, что случилось в спортивном зале.
– Oui?
– Почему вы не сказали, что были там?
Винсент только что разламывал пополам еще теплую булочку, но, услышав вопрос, замер. Потом продолжил свое занятие, хотя теперь казалось, что он сворачивает кому-то шею.
– Признать, что я присутствовал и там, и тут, при обоих нападениях? Я похож на идиота?
– Дело не в том, на кого вы похожи, а в том, как вы поступаете. Вы достаточно умны, чтобы понимать это.
Винсент Жильбер, который был абсолютно уверен, что он достаточно умен, чтобы понимать почти все, натянуто улыбнулся:
– Меня разобрало любопытство. Я читал работу Робинсон и знал, что Королевская комиссия отказалась ее выслушать. Решение чрезвычайное, с учетом того, что исследование проводилось по заказу федерального правительства. Мне хотелось увидеть, насколько они безумны, – сторонники Робинсон и она сама.
– Вы могли посмотреть какие-то из ее выступлений в Интернете. Необязательно было видеть это своими глазами.
– Но наблюдать вживую – совсем другое дело. Вы достаточно умны, чтобы понимать это.
Арман усмехнулся. Никто не умел копить свои обиды и при необходимости фабриковать их с такой эффективностью, как святой идиот. Но немногие, насколько знал
Доброта и жестокость шли рука об руку. И обитали в одном человеке. В святом идиоте.
– И?..
– Они вполне себе чокнутые.
– И как вы себя чувствовали в толпе? – спросил Арман, когда официант принес ему тарелку супа на сидре с луком, а Винсенту – лангустины, приготовленные на гриле. – Я находился на сцене сбоку, так что мои ощущения были иными.
– Да, я видел, что вам досталось. – Жильбер обмакнул кусочек булочки в чесночное масло и задумался. – Пугающее зрелище. Эти люди скандировали. Поддерживали ее. Поддерживали идею убивать других, чтобы им было хорошо. Как мы дошли до этого? Неужели люди и до пандемии были такими? Или их сделала такими эпидемия? Постковидный синдром? Не знаю, Арман. Мне от этого стало больно. И грустно. Я рад, что живу вдали…
– От обезумевшей толпы? [92]
Винсент Жильбер улыбнулся и кивнул:
92
«Вдали от обезумевшей толпы» – название романа Томаса Гарди.
– Да. Я иногда высовываю нос из своей хибарки, а потом спешу обратно, туда, где, надеюсь, так называемая цивилизация меня не найдет.
– А разве нет, Винсент? Разве она не нашла вас?
Собеседник Армана молчал, уставившись в тарелку. Потом медленно поднял голову и вздохнул:
– Это нелегко, Арман. Когда ты переживаешь, но пытаешься ничего не замечать. Делаешь вид, что ничего не происходит. Пока я притворялся слепым и глухим, со мной все было в порядке. Я пережил пандемию в собственном маленьком пузыре. В безопасности, отгородившись от остального мира. Но потом Колетт прислала мне это исследование, статистику случившегося, и… – Он разжал, потом снова стиснул кулаки.
– Ваш пузырь лопнул. – Арман понизил голос и снова спросил – тихо, мягко, словно выманивая раненого олененка из убежища: – Зачем вы поехали на ее лекцию?
– Мне нужно было оценить размеры нанесенного ею ущерба. Ущерба, который нанес я сам, не пытаясь остановить это безумие, когда у меня был шанс. Если бы только я выступил, когда прочел ее работу…
– В университете, где числится профессор Робинсон, тоже пытались ее остановить, но не смогли.
– Они хотя бы пытались. А я – нет. Забрался в норку и спрятался от мира.
– Но потом вы все же вышли оттуда, – сказал Арман, разглядывая тощего – кожа да кости – человека, сидящего перед ним.
– И обнаружил чуму иного вида, но не менее смертельную. Эбигейл Робинсон не только сеет смерть, она еще сеет отчаяние. «Слишком поздно, слишком поздно…» Ее нужно остановить. Вы тоже понимаете это, я знаю.
– И что же вы решили делать?
Святой идиот молчал, а Арман достал телефон, провел пальцем по экрану, нашел запись, нажал кнопку воспроизведения и развернул экран к Жильберу. Звук он выключил, чтобы не тревожить других посетителей.