Безумие
Шрифт:
— А насчет амбиций… как-то это уродливо, не считаешь? — спросила Ив и встала.
— Да нет. Желание, чтобы в твоей жизни что-то происходило, не может быть уродливым.
— Но ведь психбольные везде одинаковы?
— Да, но есть разница: смотреть, как они тут гниют или лечить их в другом месте, где есть все условия и ты можешь по-настоящему им помочь, — сказал я и почувствовал, что на самом деле несу полную чушь.
— Конечно, — улыбнулась мне Ив. Она так естественно, не сказав почти ни слова, прояснила мои мысли. Я стоял и чувствовал себя нелепо после напыщенной речи. Уродливой речи. Наговорив кучу умных вещей, я чувствовал себя дерьмом. Я понимал, что желание работать
— Ладно, — сказал я, а Ив оказалась у меня под подбородком. — Карастоянова говорит противные вещи. Она тоже, как и я, любит громкие речи. И осталась она здесь, потому что тоже наверняка чувствует, что не важно, где работать. Важно не где, а как, правда же?
— Про нее не знаю, но ты — прав.
— Нет, не прав! Я хочу вывести на чистую воду психиатров, которые руководствуются низменными мотивами — ленью, больным самолюбием, страхом, глупостью, всякими такими вещами. — Это прямо по Фрейду, в основе всего непременно должно быть что-то грязное.
— …нам все время хочется отыметь кого-ни-будь, да? — засмеялась Ив.
— Да, но не все так просто, не правда ли? — развеселился я. — Хочу сказать, наше подсознание значения не имеет. И разные там вещи, которыми мы, возможно бессознательно руководствуемся, — и они значения не имеют. В конце концов, в Больнице остается лишь тот, кто хочет лечить больных. Не так ли? Тот, кто на самом деле хочет лечить психов? А какие там глубокие мотивы им движут, не важно, так ведь?
— Ну да! — улыбнулась Ив.
— А мы хотим? — спросил я и наклонился над ее рыжей головой.
— Я — да! — сказала Ив.
— А я не уверен, — ответил я себе, вздохнул и поцеловал Ив туда, где ее волосы разделялись длинным петляющим пробором.
Лонг энд уайндинг роуд [24] .
Об этом
Сегодняшний день в Больнице был относительно спокойным. Я обошел коридоры и палаты, внес данные в медицинские карты, а сейчас сидел в кабинете отделения реабилитации. И был один. Я имею в виду, один из докторов. По коридорам корпуса сновали и шелестели халатами сестры. Вокруг царило тихое, благообразное спокойствие. В шкафу кабинета меня дожидалась бутылка виски, к которой я мог приникнуть, если мне станет скучно или грустно. На полках книжного шкафа стоял десяток старых книг. А еще у меня был компьютер, и в нем несколько игр, которые я презирал, но главное, в нем хранились мои сочинения, рожденные во время долгих ночных дежурств в Больнице, когда меня посещало вдохновение.
24
«The Long and Winding Road» — «Долгая извилистая дорога». Одна из последних песен Битлз.
И вот сейчас мне захотелось порыться в глубинах этого самого компьютера, полного моих художеств, записок и мрачных заметок, рассказов,
А я был вдохновенным исследователем неясных человеческих глубин. Они манили меня. Глубин не чужих, а своих собственных. Я знал, что чужие бездны исследованиям не поддаются. В них человек может только заглянуть, как он заглядывает сквозь толстое стекло в огромный аквариум. Но доступ к ним закрыт, и можно лишь строить догадки.
В свои глубины, однако, я мог нырять сколько угодно. И сейчас в этой спокойной обстановке, с чудесной бутылочкой в шкафу, мне захотелось окунуться в свои собственные бездны. Копаться, читать и перечитывать то, что я писал в опьянении, в сумраке ночных бдений, подобных снам, во время поздних ночных дежурств, в соседстве с мигающими люминесцентными лампами внутри и черными, огромными акациями снаружи.
Полчаса, почти не дыша, я копался в текстах, хранящихся в памяти компьютера, пока наконец не наткнулся на один, чье название меня заинтересовало. Я даже потер руки от удовольствия, готовясь погрузиться в его содержание. Я встал, чтобы налить в стакан виски, опять сел, открыл файл и стал читать.
Антон К. три или четыре минуты скребся и царапался в дверь, как кот, который пытается проникнуть в теплую комнату. Наконец он смог совладать с замком, открыл дверь и вошел.
Наш герой был порядочно пьян, а потому возбужден и весел. Разговор, который он вел со случайными знакомыми в кабаке на окраине квартала, прервался на самом интересном месте, поэтому сейчас, помимо веселья, Антона К. одолевало беспокойство. Ему хотелось продолжить разговор, хотелось высказать все, что вертелось на кончике языка.
Вам наверняка знакомо то состояние, когда человеку кажется, что его посетило величайшее прозрение, но в этот самый миг все встают, относят пустые стаканы на барную стойку, машут официантке рукой и расходятся. И вам остается лишь стоять с опущенными руками и застрявшими во рту, невысказанными умными мыслями. Вот и Антон К. сейчас стоял посреди коридора, сжимал и разжимал вялые пальцы и шевелил губами. Глядя на свое отражение в зеркале, он заметил, насколько точно оно передает состояние человека, которого прервали. Антон К. улыбнулся своим мыслям, покачнулся и стал разуваться.
В этот самый момент из спальни вышла его старая мать и зашаркала в ванную в глубине коридора. Антон К. испытал недовольство, он ненавидел укоряющую гримасу своей матери и не желал видеть ее лицо в такие моменты, когда был пьян и возбужден. Он ощущал себя раскаленным железом, а его мать была холодной водой, приготовленной на ночь у ее кровати. Такое несоответствие заставило сердце Антона К. сжаться.
Однако нашему герою хотелось поговорить. Сейчас он походил на переполненную чашку, которой не терпелось перелиться через край. И забрызгать все вокруг.
— Мам, — тихо позвал Антон К., и мать его услышала в ванной, но не ответила. Она принадлежала к поколению, которое приложило много усилий к тому, чтобы изучить все тонкости обид, капризов и укоризненного поведения. Мать Антона К. умела поставить на место любого, она могла заставить своего сына почувствовать себя глупым и виноватым одним легким шевелением пальца. Да что там шевелением, даже недвижением пальца.
— Но Антон К. хорошо знал свою мать, поэтому почти не обратил внимания на ее укоризненное молчание. Уперся головой в стену и стал ждать, когда она выйдет.