Безумие
Шрифт:
— Ну и как это связано с амбициями? — еще ниже наклонила голову Ив, и две пряди рыжих волос упали ей на лицо. В этот момент она была очень красивой, и мне захотелось ее приласкать.
— Сейчас объясню. — И я снова вскочил на ноги и выпятил грудь, расправив плечи. Я был спокоен, но чувствовал, что постепенно меня охватывает возбуждение. В висках пульсировала кровь. Я испытывал волнение человека, который не хочет провести остаток своих дней в скуке и полудреме, живя медленно и размеренно, старея в каком-нибудь закутке и монотонно двигаясь, как сом в тине. Во мне пробуждался
— Вот смотри… — сказал я и стукнул костяшками пальцев по столу, — есть несколько причин, чтобы остаться в этой больнице, ты меня понимаешь? Не начать с нуля, а остаться. Потому что с «начать» все ясно. Эта больница — трамплин. Тяжелое место, ты копишь опыт: от трех до пяти лет — и все основы психиатрии усвоены. Вуаля. Ты уходишь! Но если остаешься? Что тогда?
— Ну, и что тогда? — тихо пробормотала Ив, — разговор ей не нравился, я это ясно видел.
— А что делать тут потом, если остаться? Что будет тебя удерживать?
— Хотя бы то, что ты помогаешь людям, — тихо промолвила Ив.
Эти слова отозвались у меня в груди бессилием и отчаянием. Именно их я и ждал, именно их и боялся. Они били точно в цель. Я с самого начала об этом думал — а помогаю ли я этим злосчастным людям, раздавая желтые и синие таблетки от их маний и галлюцинаций. У меня опустились руки.
— Иванка, а ты как думаешь, ты помогаешь людям? — вздохнул я. — Ах, да! Да, да, да, точно! Помогать людям… Блин! И зачем тебе было становиться именно врачом или психологом, чтобы помогать людям?.. Чтобы быть профессиональным помощником?
— Представь себе! — сказала Ив и закурила. Она недоумевала, откуда во мне этот нервный всплеск.
— Да хватит уже болтать ерунду! Кто ты такая? Кто мы такие? А? Ну, вот я, например? Платный спасатель? Мы что, больничные супермены? Спасатели душ человеческих, а? Да ладно! Ну делаем мы добро. А почему тогда берем за это деньги? Значит, мы берем деньги за то, что делаем добро. А ведь человек, если уж взялся помогать, то должен это делать по доброте душевной, а не за паршивые деньги, — я немного повысил тон и ощутил, что злюсь все больше и больше. Не на Ив. На себя и на мир вокруг.
— Да разве это деньги? — засмеялась Ив. — Вчера я получила аванс. Целых семнадцать левов…
— Не в этом дело, — стукнул я рукой по столу, — дело же в принципе: добро надо делать тайно, чтобы даже твоя левая рука не знала, что делает правая. Добро надо совершать по христианскому побуждению. Так, наверное? А мы, значит, остаемся в этой забытой богом больнице, потому что мы добродетельные, почти святые, альтруисты? Разве это не похоже на глупость? Да неужели ты думаешь, что тут найдется хоть один человек, который работает, чтобы на самом деле, нет, на самом деле делать Добро?
— А?! — Ив посмотрела на меня снизу вверх. — Конечно, найдется!
— Ладно! Допустим, что одно из предназначений человека — и есть служение Добру, но позволь напомнить, что главные мотивы каждого, кто задержался в больнице более трех лет, совсем другие. Я могу тебе их перечислить, — сказал я и понял, что по своему обыкновению сочиняю: никаких мотивов я назвать не мог. Возможно, я и имел какое-то
— Ну и какие мотивы движут теми, кто остался здесь работать более трех лет? — тихо спросила меня Ив, — вероятно, она снова была недовольна моим горьким и циничным пессимизмом. Я постоянно упирал на то, что предпочитаю истину, какой бы гадкой она ни была. По сути же, я искал не саму истину, а какое-нибудь уродство. Мне хотелось выставить коллег жалкими. Может, из-за того, что я и чувствовал себя жалким.
— Какие мотивы, спрашиваешь? — откашлялся я, закурил и подумал, что с каждой сигаретой мое сердце сжимается в болезненных экстрасистолах. — Мотивы такие. Те, значит, кто нащупал какое-то русло… Ну, скажем, есть такая категория врачей, кто умеет устраиваться…
— Приводи примеры!
— Ну откуда мне знать примеры, не могу я их точно назвать. Это как раз те люди, которые ищут выгоду во всем. Именно для них Больница — идеальное доходное место.
— Значит, это люди, которые работают в психиатрическом отделении ради денег? — уточнила Ив.
— Да! Еще один тип — те, кто настолько не уверен в себе, кто настолько закомплексован, что боится внешней жизни, то есть, сначала не боится, но постепенно порочный круг замыкается: он работает тут, отвыкает от внешней жизни, начинает ее бояться… и наконец страх вырастает до таких пределов, что только тут ему и хорошо. Как-то уютно. И эти люди не могут покинуть Больницу из-за своего страха. Они институционализированы. — Я произнес последнее слово с поднятым к потолку пальцем и под конец невольно улыбнулся.
— А! Такие вот… — и Ив постучала по стене, потому что по другую сторону стены было отделение доктора Энчевой. И она наверняка грызла семечки с медсестрами, охваченная всепоглощающей скорбью.
— Да, именно такие люди, которые сначала, возможно, и были пригодны к внешней жизни… — говорил я, набирая полную грудь воздуха, но при этом почти задыхаясь, — однако постепенно они отвыкли от нее. Надо думать, что психиатрическое отделение оберегает таких чудаковатых людей. Получается, что эти странные птички здесь укрываются, им удобно в этом убежище, при этом они делаются все более и более странными…
— Да уж, грустно это… — задумчиво кивнула Ив.
— И кроме прочего, есть особый тип психопатов, которые искренне убеждены, что делают в таких местах карьеру! — произнес я и постучал по другой стене — там было отделение доктора Соколовой, метившей в заведующие.
— Ну, это уж извращение, — улыбнулась Ив.
— Да, веселого тут мало, потому что в таких местах тоже можно делать карьеру, особенно, если в тебе сильны замашки начальника, не так ли? И наконец, — продолжил я и снова закурил, потому что первая сигарета сгорела нетронутой в пепельнице, — есть и такие люди, в нашем случае врачи, которым просто лень сделать какое-нибудь усилие. Они не развиваются, а лишь еле двигаются по жизни, как толстые карпы…