Безупречный шпион. Рихард Зорге, образцовый агент Сталина
Шрифт:
Берзин, человек, не привыкший встречать сопротивление подчиненных, был с Клаузеном неприветлив. (Клаузен не знал, что Берзин разбирает завалы после копенгагенского скандала и находится на грани отставки.) Берзин потребовал от Клаузена ответа, почему он дважды проигнорировал приказы. “Я не исполнил их, так как у меня образовалось надежное положение и жизнь в Поволжье налаживалась, – смело сообщил Клаузен своему начальнику. – Поэтому я не хотел возвращаться в Москву”[30]. Эта встреча должна была стать “перепутьем: смогу ли я начать честную рабочую жизнь, или меня отправят за границу как международного разведчика”, – писал Клаузен в своих послевоенных мемуарах. На самом деле как у действующего офицера формально у него не было выбора. Берзин приказал ему вернуться в радиошколу в Подмосковье, где он встретился со своим старым товарищем Вейнгартеном, изучавшим внутреннее устройство и возможности американских
Через месяц, к удивлению Клаузена, в Москве появился его старый начальник Зорге. Храня верность шанхайским привычкам, он решил провести собеседование с двумя радистами в баре у радиошколы. К концу встречи было ясно, что в роли радиста в Токио Зорге хочет видеть Клаузена[31]. Клаузен, всегда питавший к Зорге симпатию и уважение, согласился. Это будет самое важная – и последняя – миссия Клаузена.
Как Зорге и обещал, они с Катей отправились в небольшой отпуск на Черное море в Гагры. По словам ее сестры Марии, Зорге сказал Кате, что забыл, на каком языке должен говорить, проснувшись в гостинице в чужом городе. “Он, конечно, вспомнил, но осталась досада, что нервы сдают”, – писала ее сестра. В то же время Катя делилась с Марией, что в целом считает мужа “спокойным, уравновешенным человеком”[32].
Тем летом Зорге часто виделся со старыми товарищами. В их числе был и Игнатий Рейсс, урожденный Натан Маркович Порецкий, один из создателей 4-го управления и величайших советских нелегалов, со своей женой Елизаветой[33]. Рейсс работал вместе с Зорге в Москве в 1933 году, и вполне возможно, они знали друг друга еще в Берлине в конце 1920-х годов. Зорге также встречался со своим бывшим покровителем в Коминтерне Отто Куусиненом и Григорием Смолянским, бывшим секретарем ВЦИК. Ни один из руководителей Коминтерна не выражал оптимизма относительно будущего. Партия оказалась в единоличном распоряжении Сталина, всегда с недоверием относившегося к Коминтерну. В то же время и сам Коминтерн давал крен, как потом скажут, “правый уклон”, выражая еретическую готовность перед лицом растущей фашистской угрозы заключать соглашения с левыми партиями, неподвластными Советам. Григорий Зиновьев уже стал жертвой чистки, в то время как бывший глава Коминтерна Николай Бухарин был отстранен от политики и на тот момент руководил “Известиями”. Нескрываемое недоверие распространялось на всех иностранцев, даже лояльных коммунистов.
К середине июля гостиница “Люкс” приютила делегатов со всего мира, приехавших в Москву на 7-й конгресс Коминтерна. 4-е управление дало Зорге указание не принимать в нем участие. Его новая миссия в Японии была слишком важна, и он не мог разоблачить себя даже среди лояльных членов партии лишь ради того, чтобы, выражаясь словами отчета о копенгагенском провале, “поболтать со старыми друзьями”. Даже вербовщик Зорге в ОМС, Мануильский, согласился с этой мерой, запретив ему посещать конгресс. Новое ценное прикрытие Зорге в Японии охранялось столь рьяно, что его имя удалили из всех, кроме самых секретных, списков членов КПСС.
Возможно, Урицкий ограждал Зорге, держа его на отдалении от рушившегося Коминтерна. На том конгрессе, не считаясь со сталинским курсом, руководитель болгарской коммунистической партии Георгий Димитров и его итальянский коллега Пальмиро Тольятти настойчиво выступали за новую политику формирования “народных фронтов” с левыми единомышленниками, противопоставляя ее “Единому рабочему фронту”, подразумевавшему объединение лишь с теми партиями трудящихся, которые были одобрены Советами. В этом политическом самоубийстве их поддержал Мануильский. Схему, которую сталинисты воспринимали как ересь, поддержало подавляющее большинство делегатов. Идея объединения социалистических сил действительно была весьма разумной. Вскоре она принесет результаты в Европе, приведя в 1936 году к избранию во Франции левого премьер-министра Леона Блюма и к победе левого “Народного фронта” в Испании. Но Сталин карал за любые действия, выходившие за пределы его непосредственного контроля. Поддержав народные фронты, Коминтерн подписал собственный смертный приговор. У Сталина уже был план по уничтожению его руководства. 7-й конгресс Коминтерна станет последним.
В августе 1935 года, как раз когда конгресс подходил к концу, Зорге пошел на риск, чтобы встретиться с финским коммунистом Ниило Виртаненом, своим старым приятелем из секретариата ИККИ. Из рассказа об этой встрече – пусть и из третьих рук, – со слов бывшей жены Отто Куусинена, Айно, следует, что Зорге был далеко не рад необходимости возвращения в Японию и начал серьезно сомневаться в своих отношениях с Советским Союзом. Друзья встретились в “Большой Московской гостинице” и много выпили. Виртанен признался, что его угнетало разрушение
Когда Зорге сообщил Кате о своем отъезде, она позвонила своей подруге Вере, чтобы та ее поддержала. “Приходи, – попросила Катя в слезах. – Рихард уезжает, я остаюсь”[35]. Быть может, Зорге обещал Кате, что она сможет приехать к нему в Японию, как жены Вукелича и Вендта? Если да, то это было невозможно. Центр никогда бы не позволил своему лучшему агенту находиться в командировке с женой. Идя навстречу Зорге, Урицкий пообещал ему, что миссия продлится не более двух лет. Они также договорились, что личные письма Зорге к Кате будут передаваться с регулярными курьерами, чтобы супруги могли поддерживать более тесную связь. Урицкий также подтвердил, что Зорге и его команда будут подотчетны исключительно 4-му управлению “и не должны получать никаких указаний из любых других организаций… даже если это будет приказ самого Сталина”[36].
В конце августа Зорге пришлось уехать в Японию. По словам Катиной сестры Марии, перед отъездом Зорге попросил жену вшить в подкладку пальто большую пачку денег. “«Вот какие большие деньги тебе доверяют», – заметила Катя. «Мне доверяют гораздо больше, чем деньги», – не без гордости сказал Рихард”[37].
Из их дальнейших писем мы знаем, что Зорге переживал расставание с Катей. “Вот уже год как мы не виделись, в последний раз я уезжал от тебя ранним утром, – писал он жене в августе 1936 года. – И если все будет хорошо, то остался еще год. Все это наводит на размышления, и поэтому пишу тебе об этом, хотя лично я все больше и больше привязываюсь к тебе и более чем когда-либо хочу вернуться домой, к тебе. Но не это руководит нашей жизнью, и личные желания отходят на задний план”[38]. Зорге недоставало лицемерия, чтобы писать о долге, коммунизме и защите Родины, хотя и он и Катя знали, что их переписку будет читать 4-е управление, через чью специальную почтовую службу проходили их письма. Зорге признался Виртанену, что его словно загнали в ловушку; Кате он говорил, что мечтает обосноваться в Москве и заниматься там научной работой. Вероятнее всего, Зорге считал, что эта командировка станет для него последней и что скоро он вернется. Всего два года, и он сможет передать резидентуру другому человеку. Выполнив свой долг коммуниста и интернационалиста после почти двадцати лет службы в интересах партии, Зорге мог рассчитывать на достойную отставку. Что еще более важно, возможно, Зорге надеялся, что этих двух лет будет достаточно для избавления от его демонов – жажды риска, тяги к выпивке, пивным и борделям – и наркотического опьянения, которое он испытывал оттого, что бесконечно предавал окружавших его людей.
Зорге провел несколько дней в Берлине, где повидался с матерью и сестрой. В Амстердаме он уничтожил – или, быть может, вернул – свой австрийский паспорт и под собственным именем сел на пароход в Америку[39]. Зайдя к нью-йоркскому портному за новым костюмом, он забыл, что заказывал его под вымышленным именем. Портной, похоже, отреагировал на это совершенно невозмутимо. “В Соединенных Штатах людям не кажется странным, если один человек использует два разных имени”, – сухо отметил Зорге в своих воспоминаниях[40].
Зорге позвонил Геде Массинг, своей давней подруге с берлинских времен, работавшей теперь под прикрытием в Нью-Йорке. “Как ты меня нашел?” – воскликнула она, услышав знакомый голос. В ответ Зорге просто рассмеялся. Они встретились в “Кафе Бревоорт” на углу 8-й и $-й Восточных улиц в Манхэттене. Массинг заметила, что ее товарищ очень изменился. “Он превратился во вздорного беспробудного пьяницу, – писала она позднее. – Обаяния романтического ученого-идеалиста в нем почти не осталось, хотя внешне он все еще был удивительно привлекателен. В его слегка косивших холодных голубых глазах под густыми бровями сохранилась все та же искра спонтанной заинтересованности. У него до сих пор были густые каштановые волосы, но щеки и большой чувственный рот впали”[41]. Они договорились снова встретиться в Нью-Йорке перед его отъездом, но Зорге так и не появился. Больше они никогда не увидятся.