Безупречный шпион. Рихард Зорге, образцовый агент Сталина
Шрифт:
Одзаки тоже занялся самостоятельной вербовкой. В начале 1935 года он решил написать своему старому информатору из Шанхая – и протеже Смедли, – журналисту Тэйкити Каваи, попросив его вернуться домой для “изучения обстановки в Китае”. Каваи немедленно согласился, несомненно вспоминая впечатление, которое произвели на него Зорге и Смедли во время их совместной работы в Китае. Приехав в Токио в марте, Каваи снял комнату у другого старого приятеля из Шанхая, пламенного ультранационалиста Фудзиты Исаму. Фудзита был опасным, но полезным соседом, так как вращался в самой гуще интриг верхушки японской армии и был в курсе постоянных внутренних перестановок[69]. Одзаки завербовал Каваи в свой второй – исключительно японский – эшелон, сегмент агентуры Зорге.
До весны 1935 года “говорить о реальном выполнении задач почти не приходилось, – писал Зорге. – Это время мы провели в подготовительных работах в условиях очень трудной обстановки в Японии”[70].
Обменявшись сообщениями с Центром и продумывая свой маршрут, Зорге сообщил Отту, что готов к отпуску “в Америке”. В мае 1935 года он сел на пароход из Иокогамы, следовавший в Сан-Франциско, что стало первым этапом его долгого возвращения в Москву.
Глава 9
Москва 1935 года
Он превратился во вздорного беспробудного пьяницу[1].
В Нью-Йорке Зорге встретил агент 4-го управления, передавший ему австрийский паспорт для поездки в СССР. В нем значилось “длинное экстравагантное” имя его настоящего владельца, этот псевдоним должен был защитить настоящий германский паспорт Зорге от отметок о въезде в Советский Союз. Зорге заехал к портному заказать американский костюм – как наглядное доказательство своей поездки в Штаты для друзей в Японии[2]. Он не привык путешествовать под чужим именем. В пароходной компании ему пришлось заглянуть в свой новый австрийский паспорт, чтобы вспомнить, как его теперь зовут. Уже на борту судна служащий американской таможни заметил, что Зорге не оплатил налог на выезд из США. Чтобы его не сняли с лайнера, он дал таможеннику взятку в $ 50, что в Японии было бы совершенно немыслимо. (“В США все очень податливо”, – отмечал Зорге[3].) Разумеется, он старался избежать пристального досмотра со стороны американских правоохранительных органов, потому что в его чемодане всегда хранилось множество микропленок с секретными данными. Как он дерзко сообщил японцам после ареста, это было нарушением постоянных инструкций, запрещавших любому агенту “предпринимать длительные поездки, имея при себе предметы, подлежащие транспортировке через несколько стран”[4]. Но и тут Зорге сопутствовала удача.
Зорге сразу отметил, что Москва очень изменилась. На фотографиях города 1935 года можно увидеть, как произведенные в Советском Союзе автомобили и новенькие автобусы “ГАЗ” на двадцать посадочных мест обгоняют запряженные лошадьми телеги на новоявленной улице Горького, бывшей Тверской[5]. Грандиозный Генплан реконструкции Москвы преображал город в новый социалистический мегаполис. Только что открылась первая линия московского метро. Новые конструктивистские здания таких радикальных архитекторов, как Ле Корбюзье и Константин Мельников (и ни одного проекта бывшего мужа Гельмы Отт, Эрнста Мая, уехавшего из Москвы в 1933 году, после того как все его предложения были отвергнуты), вырастали на месте дореволюционных деревянных и барочных купеческих усадеб. На Манежной площади выросла новая приземистая гостиница “Москва” с асимметричным фасадом, потому что, как гласит легенда, Сталин подписал оба варианта проекта, которые ему принесли на одобрение, и никто не осмелился спросить, какой же из них предпочитает “хозяин”. А победу будущего над прошлым символизировали новые пятиконечные звезды с электрической подсветкой, установленные летом того года на шпилях башен Кремля.
Первым делом Зорге, разумеется, зашел к Кате. Ее подруга Вера Избицкая вспоминала, как в день его приезда пара пришла к ней в “Интурист” на второй этаж отеля “Метрополь”. “Они сияли от счастья”, и Катя уговорила подругу прийти к ним в гости отметить возвращение ее мужа. Вера пыталась сопротивляться, говоря, что не может уйти до конца рабочего дня, но Зорге не принимал возражений. “Нет, девочки, мой приезд нужно отметить!” – сказал он им[6]. Вере Зорге показался “обаятельным и остроумным”, хотя его слушательницы “не знали, что из его рассказов правда, а что вымысел”. Но в одном Зорге был серьезен. Обращаясь только к Кате, но в пределах слышимости Избицкой он пообещал: “Теперь-то я никуда не уеду, Катюшка. Мы больше не расстанемся. Мне обещают работу в Москве, в Институте марксизма-ленинизма. Я ведь люблю свое дело… А пока мы с тобой поедем на юг. Я давно мечтал побывать на Черном море… ”[7]
Пара смогла хоть немного насладиться спокойной совместной жизнью, о которой Зорге, как он часто говорил, мечтал. Катя взяла отпуск на заводе, чтобы провести больше времени с мужем. Друзья забегали к ним ненадолго, зная, что пара хочет побыть наедине. В крошечной Катиной комнате все было по-домашнему. У одной стены стоял целый книжный шкаф с немецкими книгами Зорге и старые лыжи, которые ему больше никогда не понадобятся[8].
Во многих отношениях это время в Москве можно было назвать благополучным. Только что отменили систему выдачи продуктов по карточкам, существовавшую с конца Гражданской войны. В считаных метрах от Катиной коммунальной квартиры в Нижнем Кисловском переулке открылась новая станция метро – Коминтерновская, ныне Александровский сад. В газетах писали о производственных подвигах героев-шахтеров на Донбассе и о рекордных перелетах на дальние расстояния. Летом того года прошел первый Московский международный кинофестиваль, председателем жюри которого был Сергей Эйзенштейн. Москву посетил китайский оперный режиссер-авангардист Мэй Ланьфан со своей труппой. Возможно, на их представление ходили Зорге с Катей – он интересовался Востоком, она была увлечена театром.
Несмотря на радость от встречи с Зорге, Катина жизнь была пронизана печалью. Ее соседи по Нижнему Кисловскому, Борис и Соня Гловацкие, уехали на летние гастроли с театральной труппой в Сибирь – играть перед строителями, горняками и лесорубами. Катя, оставившая свои мечты о театральной карьере, с ними не поехала. Она сказала друзьям на работе, что ее муж “работает в обороне” и что она получила статус и привилегии жены бойца Красной армии. Ее сестра Мария никогда не встречалась с Зорге, но ей казалось, “что мы хорошо его знаем. Катя говорила, что он – ученый, специалист по Востоку. Она считала мужа… выдающимся революционером. Мы знали и о том, что он находится на трудной и опасной работе”. Но своей подруге Вере Катя признавалась: “Уж и не знаю, замужем я или нет. Встречи считаешь на дни, а не видимся – годы”[9].
Политическая обстановка в Москве менялась так же стремительно, как и сам город. В декабре прошлого года действовавший в одиночку убийца застрелил Сергея Кирова, последнего конкурента Сталина в руководстве партией, в его кабинете в ленинградском Смольном институте. И хотя Сталин нес гроб и плакал на похоронах Кирова, это убийство было делом его рук. Став наконец безраздельным хозяином партии, Сталин приступил к чистке врагов в рядах старых большевиков. Бывший наставник Зорге, основатель Коминтерна Григорий Зиновьев, был изгнан из партии (во второй раз) и арестован в декабре 1934 года. В январе 1935 года Зиновьева пытали вместе с его старым товарищем Львом Каменевым, заставив их обоих признать “моральную ответственность” за убийство Кирова и приговорив к десяти годам тюремного заключения.
Зорге в первую очередь обратил внимание на неразбериху в 4-м управлении и отсутствие его прежнего начальника и вербовщика Яна Берзина, который подал в отставку после одного серьезного провала. В феврале 1935 года в засаду датской полиции в Копенгагене попали старшие офицеры советской военной разведки. Четверо главных европейских резидентов были арестованы наряду с десятью местными агентами. Этот провал повлек за собой самый массовый арест нелегалов в истории советской разведки. Вину возложили – и Зорге не слишком удивило это известие – на его бывшего руководителя в Шанхае Александра Улановского.
Как и в Китае, Улановский, пренебрегая инструкциями Центра не вести никаких дел с местными активистами, завербовал пятерых из десяти арестованных агентов в рядах датской коммунистической партии. Один из них оказался полицейским осведомителем. Хуже того, по меньшей мере двое из офицеров 4-го управления, только что прибывшие из Германии, оказались на той встрече только для того, чтобы “встретиться со старыми друзьями”, как следует из донесения о провале, подготовленного для заместителя начальника 4-го управления Штаба РККА Артура Артузова. Еще одной ошибкой Улановского была вербовка американского авантюриста и убийцы Джорджа Минка, бывшего таксиста из Филадельфии, сделавшего карьеру активиста коммунистических профсоюзов в Майне. Минк оказался полезен для ОМС, ликвидировав по меньшей мере одного потенциального предателя партии в Гамбурге. Но при его обширных связях с преступным миром и в Профинтерне, Коминтерне и коммунистической партии Дании, где было полно осведомителей, присутствие Минка неизбежно повлекло бы за собой катастрофические последствия[10]. Тем не менее Улановский со свойственным ему безрассудством, характеризовавшим его кадровую политику в Шанхае, назначил Минка своим заместителем. Полиция схватила Минка и одного американского коммуниста в той роковой явочной квартире в Копенгагене[11]. Все присутствовавшие там получили до пяти лет заключения. Усугубляло провал то, что разоблачены были британские коммунисты, помогавшие в предыдущем году в организации резидентуры 4-го управления в Дании[12].