Библиотекарист

де Витт Патрик

Ченс был ветераном Второй мировой, и хотя он редко делился своими военными воспоминаниями, у Боба и Конни сложилось впечатление, что, навидавшись там всяких немыслимых ужасов, мирное время он решил посвятить исключительно досугу и развлечениям. Чики же посвятила себя Ченсу и не испытывала недовольства своим земным положением, но все ж и ее жалила мысль о возможностях, которые она упустила, мысль, знакомая многим из тех, кто сковал себя матримониальными узами.

Битчи прибыли с опозданием в пятнадцать минут и, звеня льдом в бокалах и дымя

сигаретами, рассыпались в извинениях, расспрашивая, что они пропустили, будет ли им прощена их оплошность и, что важнее всего, заслуживают ли они прощения.

Их представили Итану, а затем Эйлин, которая немедля поинтересовалась, откуда у них такая фамилия. Усевшись, Ченс сказал:

– Моего деда звали Генрих Битшофбергер. Перед Первой мировой войной он иммигрировал в Штаты из Дрездена. Когда они прибыли в Сан-Франциско, таможенный клерк, якобы желая помочь, обрезал ему фамилию. Страшно жаль, что имя этого таможенника осталось нам неизвестно. Я знаю, что мой отец очень хотел с ним потолковать. Этот клерк сказал моему деду, что Битч – это отличное, звучное американское имя.

– Так вы что, полагаете, клерк нарочно схохмил? – спросила Эйлин.

– Я полагаю, он считал, что это он пошутил так, да.

– А вы не рассматривали возможность вернуть свою прежнюю фамилию?

– Рассматривал. Но когда доходит до дела, во мне вскипает протест, и я решаю оставить все как оно есть.

– Но почему?

Ченс помолчал немного в раздумье, как бы точней выразиться, и, посмотрев на жену, сказал:

– Мы – Битчи.

Чики принялась объяснять, что опоздали они из-за того, что она зачиталась статьей в “Тайм” про громкий скандал на факультете искусств одного из колледжей Восточного побережья. Статья разожгла в ней чувство, что все-таки она многого в жизни недобрала.

– Представляете, там детки додумались, что почем, – сказала она. – Они кувыркаются в кустах.

– Кувыркаться в кустах – тоже мне новость, – ухмыльнулся Ченс. – Вспомни Эдемский сад!

– Вот мы с тобой в кустах никогда не кувыркались.

– Кто ж знал, что ты этого хочешь!

– Ну, о таком леди не просят. В общем, крайне занимательная статья. И, скажу я вам, везунчики они, эти искусствоведы.

– У тебя что, тяга к искусству? – спросила ее Эйлин.

– Вовсе нет. Меня заинтриговал социальный аспект обучения. Судя по статье, это не что иное, как окультуренная четырехлетняя оргия. Но, видите ли, я в жизни не была ни с кем, кроме Ченса.

– Да у всех все одно и то же, разве нет? – сказал Ченс.

– Что-то я сомневаюсь, – призналась Чики.

– Разве тебе не приходило на ум, что я лучший?

– Нет, не приходило.

Чики повернулась к Конни.

– Только пойми меня правильно. Я обожаю, я боготворю своего мужа! Ты понимаешь меня?

– Ну конечно, – кивнула Конни.

Они обе покивали друг другу, и Бобу стало не по себе, потому что было похоже на то, что они проводят нелестные параллели.

– Боб когда-нибудь имел тебя в кустах, милая? –

обратился Ченс к Конни.

– Нет, никогда.

– Вот они, наши мужья… – вздохнула Чики.

– Итан имел меня в кустах в Акапулько, – сказала Эйлин.

– Ну, слава богу, – сказала Чики, закатывая воображаемые рукава. – Наконец мы к чему-то пришли.

– Мне казалось, ты говорила, там был тростник, – заметила Конни.

– И в тростнике, и в кустах.

Чики торжественно подняла свой бокал, приветствуя Эйлин.

– Удачи вам обоим и долгой жизни в придачу! – Тут она увидела, что ее бокал пуст, и потянулась за бокалом Ченса, который тоже был пуст. – Не переключиться ли нам на вино, Ченси, ты как думаешь?

Ченс меж тем хмурился, жалуясь Бобу:

– Сказала бы, если уж так хочет, чтобы в кустах. Я ж не читаю мысли.

Ужин был подан и съеден. Все похвалили еду, кроме Эйлин, которая долго и пристально разглядывала свою тарелку, прежде чем съесть лишь половину того, что ей положили.

Ченс и Чики, вызвавшись убрать со стола, собрали тарелки и перетащили их из столовой в кухню. Боб расслышал, как проскрипела, открывшись и закрывшись, сетчатая дверь из кухни во двор. Конни тем временем сидела, поглядывая на Эйлин.

– Надеюсь, тебе было вкусно? – спросила она.

– Было любопытно, спасибо. Я слышала про мясной рулет, но это мой первый опыт общения с ним лично, – ответила Эйлин.

Конни выдержала этот удар, перевела дух и объявила, что сейчас будет десерт. Встала и пошла на кухню разложить десерт по тарелкам, и Итан подскочил, чтобы ей помочь, и оставил Боба наедине с Эйлин, которая, рассеянно глядя в сторону, прижимала бокал к щеке. Словно отвечая на реплику, которую только что обронил Боб, она вздохнула:

– Жаль вот только, что он небогат…

– А? – сказал Боб.

– Да. Вот если б он был богат, он был бы абсолютно идеальный мужчина. – Она щедро отхлебнула вина. – Я все говорю своей матери: “Но, мама, как только он женится, он станет богат”. “Не так, как мы”, – отвечает она. “Точно так же, как мы, – говорю я, – причем теми же самыми деньгами”. Но “нет, это не одно и то же”, твердит она.

– А что, пожалуй, что нет. – Глядя на Эйлин, Боб думал о том, что может вывалить ей все, все что угодно, может признаться в самом кошмарном грехе и это не вызовет у нее ни малейшего отклика. – Но, должно быть, богатство – это приятно, – сказал он.

– О да, мне очень нравится. Хотя, конечно, тут есть и свои проблемы, как у всего остального.

– И в чем же проблемы? – спросил Боб.

– Ну, когда ты за что-то борешься, то, когда побеждаешь, оно становится в большей степени твоим, чем если бы тебе это просто дали. Это касается как мелочей, так и вещей самых важных.

– Ага, – сказал Боб, – и когда не нужно бороться, то тогда – что?

– Когда бороться не нужно, это может привести к беспечности. – Она произнесла словцо так, словно за ним крылась самая крайняя степень греха.