Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
Цукер махом опрокинул полный стакан «амброзии», мысли прояснились, появилась уверенность в том, что все сложится именно так, как надо, – и тут, как по заказу, услышал легкие шаги. Так и есть, по дорожке, зажатой между заборами дач, шли две расфуфыренные девицы, наверняка торопились на танцы.
«Оп-па, вот и овечки на стрижку», – порадовался Цукер, извлекая свои пистолеты.
Он, привычно надвинув кепку на нос, спустился с голубятни, отодвинув доску, тихонько вышел на дорогу, зашел с тылу:
– Доброго вечера, гражданочки.
С одной, повыше, сделалась форменная, хотя и тихая истерика: глядя на направленные на нее пистолеты, она открывала и закрывала рот, вереща без голоса, точно рыба. Потом прочихалась, и из горла начали вырываться обрывки бессмысленных фраз:
– Я никому, ничего! Я ничего не сказала! За что?!
Вторая же, пониже, пристально смотрела на Цукера. Было темно, и кепка скрывала лицо, но почему-то шерсть на хребте встала дыбом. Рома повторил, поведя дулами:
– Что-то недоступно?
Истеричка ломала руки, икая и всхлипывая, вторая, мелкая, дернула с пальца кольцо, бросила себе под ноги на дорожку:
– Перестаньте позориться. Берите и подавитесь, больше ничего нет, – и, подумав, припечатала: – Дурак.
И, оттолкнув опешившего налетчика, потащила подругу за руку дальше, туда, где светили фонари и играла музыка.
До него не сразу дошел смысл происшествия.
Осознание пришло, когда, чиркая спичками, Цукер отыскал добычу – тоненькое, невзрачное на вид колечко, с ниткой камней по кругу. То самое, со Светкиного пальца.
…Нет, она довела-таки Надю до танцев, сдала на попечение заждавшемуся кавалеру и лишь потом бросилась невесть куда, невесть зачем. Каблуки красивых, у Белоусовой же одолженных туфелек вязли в глине и листьях, слезы застили глаза, она уже не понимала, где находится. Внутри жгло и нестерпимо пылало, голова горела, не хватало воздуха. Светка споткнулась о невидимый в темноте корень, упала в мокрый мох и лежала целую вечность, переводя дух.
И вдруг испуганно захлебнулась, затаила дыхание. Неподалеку послышались такие знакомые, легкие шаги, и любимый голос чуть слышно позвал:
– Ну где ты? Что за прятки? Покажись. Я тебе все разъясню сейчас… Све-та!
Она вжалась в землю, как куропатка, в точности как тогда, «на даче», звериным чутьем поняла, ни в коем случае нельзя шевелиться. Надо лежать тихо-тихо и ждать, пока минует опасность.
К несчастью, сейчас в роли охотника был не неведомый злодей, а остроглазый мерзавец. Совершенно по-волчьи он повел носом, безошибочно глянул в ее сторону. Сделал шаг, другой.
Светка вскочила, кинулась бежать.
Он же шел по следу неторопливо, спокойно, точно зная, что она никуда не денется.
И снова Светка неслась сломя голову, не разбирая дороги, петляя зайцем, пока не уткнулась в железнодорожные пути. Сзади все ближе похрустывали ветки.
Девчонка начала карабкаться по насыпи, сдирая колени и ногти. Туфли давно куда-то пропали,
Налево – пусто, направо – пусто, где она находится – бог весть, да еще и наползает снизу от деревьев, сгущается туман. Постояв в низинах, помедлив, он начал подниматься, и испуганной Светке показалось, что вот сейчас он затянет все вокруг, обовьет ее и придушит. Тихо зарычал осыпающийся гравий, и снова послышалось вкрадчивое, умоляющее:
– Ну, Света же. Что вы бегаете по туману, как баскервильская собака? Погодите, я же хочу только объяснить.
Прыгать с насыпи? Но там канава с жидкой грязью, тотчас увязнешь. Бежать прочь по шпалам? Далеко босой не убежать…
Она, уронив руки, лишь озиралась, понимая, что деваться некуда. Рома уже вылез на пути, осторожно, шаг за шагом, приближался, держа руки на весу, а в них – по изуродованной туфле.
– Смотрите, всю обувь… убили. Зачем такие нервы?
– Н-не подходите, – прошептала она, пятясь.
– Все вам показалось. Шарахаетесь от меня… глупенькая, ну погодите же!
– Стойте на месте! Иначе я… я…
– Ну что, что вы?
Он шел и шел, она все отступала, пятилась и вдруг – о ужас! – за плечами послышались еще чьи-то шаги, неторопливые, тяжелые, и покашливание. Светка, обернувшись, чуть не завизжала на радостях: по путям шел, покуривая, человек, и на одежде у него блестели явно форменные пуговки. Светка, подскочив, вцепилась в рукав мужчины:
– Дяденька, защитите! Тут такое… такое!
– Все егозишь? Отдохни. Постой смирно.
Знакомые узкие глаза, чапаевские усы, Иван Мироныч снял с головы кепку и, смяв ее, вытер лоб. Блеснула в свете фонаря лысина.
Воспоминание вспыхнуло, обожгло. Светка, сдавленно взвизгнув, шарахнулась в сторону, но Машкин, протянув свою длинную руку, цапнул за плечо, сдавил, потащил к себе. Она изо всех сил зажмурилась.
Дальше начало твориться что-то невообразимое: ее вдруг вырвали у этого упыря, отшвырнули, как котенка, в сторону. Разожмурившись, Светка увидела лютый бой. Рома вцепился в Машкина, как лайка в медведя. Тот был сильнее и тяжелее, стряхнул легкого врага с себя, навалился сверху, но Рома ужом ускользнул, снова насел на врага – и вновь оказался под ним.
Из неразберихи рук и ног разлетались, как брызги из каши, слюна и мат, и тут вдруг остро блеснул нож, раздался крик.
Светка наконец пришла в себя, кубарем покатилась с насыпи, увязая в канаве, зашлепала по грязи и воде, бежала наугад невесть куда, лишь бы подальше от путей. Туман стоял уже густой, как вата, казалось, он влезал в нос, в открытый рот, не давал дышать. Из-за деревьев внезапно выпрыгнул какой-то человек. Светка, шарахнувшись, запнулась на бегу, ноги, сбитые в кровь, подкосились – и она влетела в эту темную фигуру.