Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
– Светик, Светик, все хорошо, не бойся, – приговаривал Яшка, прибавляя глупые сопливые слова, гладя по голове, целуя растрепанные, грязные волосы.
– Яша! Там это, скорее! Милицию!
– Уже, не волнуйся, все хорошо, теперь все будет просто замечательно…
…Как только эта курица скрылась из виду, два бандита – старый и малый – прекратили потасовку, поднялись. Утирая с лица льющую кровь, Цукер проговорил:
– Тикай, набегут. Девка эта…
– Знаю, знаю. Смысла нет бежать, – переводя дух, пояснил Машкин. – И ты пропадешь, и я. Есть маза тебе чистым
– Как?
– Просто терпи, будет больно. Я тебя подержу.
Цукер зажмурился, впившись зубами в кулак, – но, когда Машкин, ухватив его за шею, резко дернул на себя, когда нож, гнусно чавкнув, вошел в живот, полилась горячая кровь, он не выдержал и заорал.
12
Что за ночка выдалась.
Сначала Анчутка с его путаными покаянными историями про кольца, привокзальные шалманы и доходягу Гришу, якобы убитого. (Въедливый Саныч, сделав пару звонков, без труда выяснил, что «покойник» спокойненько отмокает в «Матросской Тишине», ожидая суда за ограбление комиссионного магазина, активно раскаивается и сотрудничает с властями.)
Потом Надька Белоусова, захлебываясь соплями, утверждает, что ее «нашли», а Светку зарезали, но подробности сообщить не может – только то, что где-то там, у железной дороги. Пришлось поспешать со всех ног «куда-то» туда – ничего себе задача, учитывая, что у рельс нет ни начала, ни конца.
Наконец, поножовщина на путях. Не столь удивительно то, что Машкин окончательно рехнулся и решил кого-то прирезать, пусть и племянника, а то, что он утверждает, что заступался за девчонку, на которую этот самый племянник посягнул. Девчонка же, Светка Приходько, стоит насмерть и с негодованием это отвергает. Не виноват, ничего не было – и все тут.
Сам племянник – Роман Сахаров – пребывает в больнице, в бессознательном состоянии, и на вопросы о его состоянии главврач Маргарита Вильгельмовна только кривится да отмахивается.
– Может, его к Склифосовскому? – заикнулся было Акимов, но его быстро загнали под лавку:
– Не морочьте мне голову! Заштопали, будет необходимость – отправим, а сейчас нет такой нужды. Занимайтесь своими делами.
Поспорь с такой.
– Да у коновалов всегда так, – утешил Иван Саныч. – Кровища из парня хлещет, как из зарезанного порося, а она – «нет нужды». Зато с нас взятки гладки: дело было на железке, вот пусть линейные разбираются.
– Чего разбираться-то? Нарисуют ему сто сорок третью, неопасное для жизни, присядет на годик.
Саныч выразил надежду, что тем лучше, котел на место встанет, и признался:
– Я тебе, Серега, как на духу: свербил у меня этот Машкин, как чирей, покоя не давал. Сплошные беды от него. Чем он дальше – тем нам же лучше.
Акимов согласился от самого чистого сердца. Пусть до утра посидит товарищ в клеточке, ему уж не привыкать, а там видно будет.
– Ну что, по домам?
Тут внезапно, хлопнув дверью и вполне слышно прошагав, появился Сорокин, удивительный и непривычный. Был в штатском, блестящего вида костюме, белоснежной рубашке при галстуке,
– Ладно глазами хлопать, – попенял Сорокин, в шутку прикрывая ладонью знак заслуженного работника НКВД. – Ликуйте. Все в аккурате, был на ковре, рассмотрен, взвешен и найден чистым.
– О как. Тогда приступим? – деловито предложил Саныч и полез под стол.
Акимов взмолился:
– Я пас. Вера…
– …не позволяет? Мусульманин?
Сорокин строго указал на недопустимость подобного рода шуток:
– Не изгаляйся над руководством… Обмоем непременно, причем не только этот повод.
– А какой еще? – заинтересовался Саныч.
– После узнаете, – пообещал капитан, – а пока идите уж отдыхать.
То ли в шутку, то ли всерьез Сергей заметил:
– Высокомерно, товарищ капитан. Вы же понимаете, что, пока не отменен приказ о вашем отстранении, вы тут не командир.
– Умыл, – признал капитан. – У меня с Машкиным разговорец будет, в нем момент личного плана…
– Тамара? – прямо спросил Саныч.
– Да.
– Она нам тоже не чужая была, – деликатно напомнил Акимов. – Работали вместе, значит, и плоды будем вместе пожинать.
– Справедливо же? – уточнил Остапчук.
– Ну а раз так, то веди Машкина сюда.
– Есть, – козырнул Саныч.
– Наше Николаю Николаевичу, – задержанный шаркнул ножкой. – Никак снова в седле?
– Именно, – подтвердил капитан. – Присаживайтесь, гражданин. Акимов, пальчики этого товарища имеются?
– Еще нет, товарищ капитан.
– Займитесь.
– Сами будете сымать? – полюбопытствовал Машкин.
– Ничего, справлюсь, – пообещал Сергей.
– И что теперь? – вытирая испачканные кустарной дактилоскопией руки, спросил Иван Мироныч.
– Продолжим наши игры, – улыбнулся капитан, извлекая из стола моток бечевки. – Вы же не откажетесь навязать несколько узелков?
– Узелков, – повторил Мироныч, дергая углом рта. – Уличить, что ли, пытаетесь?
– А вы что ж, боитесь?
– Чего мне…
– Так тем более. Навяжите просто узелки, главное, чтобы несколько и разные.
– Извольте, если охота пришла дурачиться.
– Почему же дурачиться? – возразил Сорокин. – У следствия есть серьезные основания полагать, что именно вы убили гражданку Газзаеву, а потом имитировали ее самоубийство.
– Что ж, и улики есть? – вежливо спросил Машкин.
– Имеются. Вы человек умный, хитрить с вами бесполезно.
– Благодарю уж.
– Вот потому и просим вас по-человечески: навяжите узелков, сами свою судьбу решите.
– Черт знает что такое, – недовольно заметил Машкин. – Да на каком таком основании, позвольте спросить? Возбуждено уголовное дело, есть поручение следователя?
– Таки боишься, Мироныч? – сочувственно спросил Остапчук.
– Веревок? – весьма естественно удивился обходчик, хмыкнув, взял бечевку.