Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
— Откуда такие нелюди берутся? — скрипнул зубами Хорунжев. — Ведь в нашей стране никакой социальной почвы для подобного…
— Коллеги из КГБ потом работали на курсе. Проводили беседы с теми, кто все знал, заставляли подписывать документы о неразглашении. Никакой огласки, правильно, тезка, нет у нас социальной почвы, а есть лишь отдельные проявления…
— Есть предположение, кто орудует в Грибове? — спросил Шишковский. — Ведь не мог ты об этом не думать.
— Только и делаю, — признался Туманов. — Мужчина, уже не мальчик. Минимальный возраст — лет сорок пять. Максимальный… не больше шестидесяти. Трудно в почтенном возрасте с такой прытью бегать по лесу. Это точно не «лаборант», имеет транспорт, но не гнушается и пеших прогулок. Знает окрестные леса — по крайней мере, про ту удачно подвернувшуюся яму-ловушку он знал. Отчасти знаком с анатомией человека. Не душа компании, но в обычной жизни — человек как человек. На него не подумаешь.
— Хочешь сказать, что следующий удар он нанесет послезавтра, а потом опять многолетнее молчание? — проворчал Шишковский. — Или… продолжит, видя свою безнаказанность?
— М-да, маловат у него цикл… — почесал макушку Хорунжев.
— Цикл — у баб, — отрезал Горбанюк. — А у этой нежити — хрен знает что. Но в целом Мишка прав, мы не успеваем оформить одно преступление, а он уже совершает другое. Не дадут нам оповестить население. А если и дадут? Запрут мамаши своих чад. Но не все же узнают. Сколько останется неоповещенных, сколько неблагополучных семей, где родителям плевать, чем занимаются их дети? Подобные преступления он может совершать годами, согласен, майор? До тех пор, пока он не допустит ошибку или не поможет случай.
— А вот такие мысли запирайте в сейф, — скрипнул зубами Туманов. — Будем работать. Если понадобится, сутками и без выходных. План мероприятий я уже набросал. Зачем убийца оставляет на телах крылатых уродцев? Действительно ли он фотографирует своих жертв? Нюансов — море. Подбрасывайте версии, кем может оказаться убийца.
— Дарю, — проворчал Шишковский. — Он медик, в душе маргинал и садист. Например, хирург. Режет людей. Но этого мало, убивать на операционном столе нельзя. Поэтому днем спасает людей, а ночью — наоборот. Или сотрудник морга — еще лучше. Патологоанатом, например. Насмотрелся у себя в мертвецких, захотелось чего-то свеженького…
— Глеб, ну, заткнись, наконец, — простонал Горбанюк. — Без тебя тошно…
Догадки Риты оказались верными. У нее была невероятная чувствительность! Наблюдательный пункт выявили за полчаса. Второй километр Приваловского шоссе, кусты — в тридцати метрах от обочины. Удобный травянистый пятачок, за спиной лес. «Сука, он бы еще раскладушку с собой принес», — ругался Хорунжев. За работой милиции на месте гибели Дины Егоровой пристально следили. Человек с удобством расположился в траве, подсматривал за милиционерами сквозь листву. Осенний листопад фактически не начинался. Криминалисты ползали по траве, надеясь отыскать что-нибудь новенькое. В общем-то нашли: два фантика от конфет «Мечта», превращенные в зубочистки, и два окурка, вдавленные пальцем в податливую землю. Папиросные мундштуки, а курево — папиросы «Север», только у них такой миниатюрный мундштук. «Значит, долго сидел, — мысленно прикинул Михаил. — А может, заядлый курильщик». Папиросы «Север» плавно переходили в разряд дефицита, но пока еще в табачных киосках их можно было найти. Зачем он тут сидел? Следил за Вахромеевой? Откуда мог знать, что Вахромеева приедет? Не знал, но вдруг увидел и заинтересовался? Это был вариант.
Вопросов назревала масса — и все без ответа. У свинофермы, где нашли тело Маши Усольцевой, Михаил почти не сомневался — что-то найдет. Преступник наблюдал, даже вспомнилось откуда. За деревьями обнаружили растоптанный пятачок. Нашли единственный окурок, на треть заполненную мочой банку из-под сайры. Явно человеку было скучно, упражнялся на меткость. Банку оставил не преступник, валялась еще до него, видимо, с дороги швырнули… С этого места наблюдатель фиксировал работу группы. Подкрасться ближе не мог. Отсюда же видел, как разъезжается народ. А высунувшись из кустов, мог засечь, как Маргарита Павловна свернула на проселок. Недолго думая рванул параллельным курсом, держа в голове памятную «волчью
Все это являлось банальной констатацией произошедшего. Личность преступника оставалась в тумане. Вытекало лишь одно: Вахромеева не сумасшедшая. Но это и так понятно! Предыдущая ночь в гостинице выдалась бессонной, ворочался с боку на бок, расставался с последней надеждой увидеть живой сестру. Только жить начинала Катюша… Кто этот урод, возомнивший себя хозяином человеческих жизней?
Сводную группу приказом начальника ГУВД усилили операми из районов. Снова шли по следу Дины Егоровой, но словно бились лбом о бетон. Восстанавливали последние часы жизни Маши Усольцевой. Шишковский, лично знавший семью, пытался расспросить несчастную мать о дочери. В доме собрался целый выводок сердобольных соседок и родственников. Никакой реальной помощи они не оказывали. Приступы истерики у матери сменялись провалами в транс. В моменты прояснения женщина суетилась: надо приготовить ужин, скоро придет Машенька… Потом в ней что-то переключалось, она замирала, гасли глаза, затихали жизненные процессы. Нет на свете хуже: пережить своего ребенка. Зачем поперлась на ночь глядя отдавать однокласснице ее тетрадку по русскому языку, найденную под партой… Лучше бы не находила! Следы Маши терялись в темноте кварталов и подворотен. Ее никто не видел — день отгорел, жильцы разошлись по своим типовым убежищам. Незнакомые машины у подъездов не стояли, сомнительные личности по углам не шастали…
В половине пятого пополудни поисковая группа высадилась из двух машин на третьем километре Покровского шоссе. Старое дело худо-бедно восстановили. Патрульный из далекого пятьдесят девятого подтвердил: девчонку подобрали именно здесь. В трехстах метрах от этой точки на восток горели кумачом полуметровые буквы: «Решения XXV съезда КПСС — в жизнь!» В пятьдесят девятом году там тоже что-то горело, вернее, озарялось светом фар — какой тогда был съезд? Подсчитать оказалось непросто — за истекший период по крайней мере один съезд был внеочередным.
Рита выглядела вялой, нерешительной. Воспоминания оживали, подлый страх забирался в душу. Пугали кусты, шедшие вдоль обочин, мрачный лес. Восстановить каждый шаг было невозможно, только примерное направление. Она указала рукой: туда. Люди в форме шли вдоль обочин, скептически переглядывались. Маргариту Павловну в узких милицейских кругах, конечно, уважали, но чтобы найти иголку в стоге сена… С ней что-то происходило. Девушку знобило, поднималась температура. Снова за ней наблюдали из леса? Но это полная чушь! Недолго свихнуться, если повсюду будут мерещиться маньяки! Метров через четыреста она насторожилась, стала вертеться.
— Надо к лесу, — неуверенно сказала Рита. — Видите, впереди съезд с шоссе? Он довольно широкий. Ничего подобного я не перебегала…
«Ничего подобного» в то время могло и не быть. Семнадцать лет страна на месте не стояла. Впрочем, работники горисполкома предпенсионного возраста, курирующие промышленность района, уверяли, что в этом районе ничего нового не строили. А то, что оставалось, выводилось из эксплуатации и ветшало. Участок севернее шоссе считался неблагополучным в геологическом плане. Грунтовые воды откачивали в неприличных объемах — возможностей Карагача для нужд промышленности не хватало. Под землей образовались огромные пустоты, грозящие в будущем крупными неприятностями. От греха подальше здесь больше не строили. Пригодных территорий для строительства в районе хватало. Про то, что находилось за лесополосой, просто забыли. Группа цепью шла по касательной. Лесополоса была в глубину метров сто. За семнадцать лет растительность разрослась, никто ее не контролировал. Кусты и деревья забирались на огороженные территории. Догнивали заборы и металлические изгороди, целые секции прятались под «культурными» слоями почвы. Все ликвидное растащили рачительные горожане, остальное валялось в пыли и грязи. Зарастали кустарником свалки металлолома. Вздулся и лопнул асфальт на подъездных дорожках. Здесь ранее работали механические мастерские. Серели в темнеющем небе приземистые строения. Обвалились крыши, кирпичи выпадали из стен и фундаментов. «Постиндустриальная эпоха», — малопонятно пошутил Шишковский, прочитавший несколько книжек по фантастике. Царило запустение, какая-то пугающая тишина. Даже мужикам, не верящим ни в бога, ни в дьявола, становилось не по себе.
Что-то четвероногое прошествовало между корпусами — то ли кошка, то ли собака… Стихали разговоры, люди спешили закончить поиски. Внутреннее «убранство» зданий почти не интересовало, искали подвалы. В мастерских вход в подземелье нашли лишь на обратной стороне — утопленная в толщу бетона дверь. Рита покачала головой: не то. Она выбежала прямо к лесу. Люди шли дальше вдоль лесополосы, плутали по каким-то лабиринтам. Но ориентир — лесополоса — оставался неизменным. Здания разрушались, в крышах зияли дыры. Обнаружили площадку на заднем дворе, полностью заросшую сорняками. Под ногами хрустела плитка, ушедшая под землю. Эти руины городские власти игнорировали. Что здесь было «при жизни», уже никто не помнил.