Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

Варшавский Сергей Петрович

— Да вы в своем уме? — схватился за голову школьный педагог. — Ради бога простите, что вынужден грубить, но это возмутительно… Я не шел за Таней и не мог на нее напасть, я очень люблю своих детей. Поймите, я не тот человек, который может сделать плохо ребенку… Вахтеру показалось, это вышло случайно… Да, передо мной шла девочка, но потом я свернул за угол, где стояла моя машина… У меня серый «ЗАЗ-968», можете проверить, я приезжаю на нем на работу, сейчас он стоит во дворе под домом…

— Ну что ж, еще лучше, — вкрадчиво проговорил Туманов. — Вернее, хуже… Для вас, Дмитрий Валентинович. Вы догнали Таню Кулагину на машине. Оставили на въезде в подворотню автомобиль

с включенным двигателем и горящими фарами и побежали за девочкой. Не надо отпираться, Дмитрий Валентинович, что было, то было.

— Да не было! — фигурант обильно потел, не зная, куда деть руки. — Не преследовал я Танечку, поехал совсем в другую сторону… Скажите, с ней все в порядке?

— Да, ей удалось вырваться. Но вы же знаете об этом?

— Так спросите у Танечки, она скажет, что это был не я! — жалобный глас вопиющего в пустыне взывал к всевышнему.

Туманов скисал — это было видно невооруженным глазом.

— Почему тогда так волнуетесь, Дмитрий Валентинович, если ни в чем не виноваты?

— Да потому, что вы мне не верите! — взвизгнул Глазьев. — Обвиняете не пойми в чем!

— Правда? — удивился Туманов. — Сдается, вы начали волноваться еще до того, как мы приступили к обвинениям. Вы пользуетесь одеколоном?

— Что?

— Это простой вопрос, гражданин Глазьев.

— Да, конечно… как любой следящий за собой мужчина… Каждое утро пользуюсь одеколоном «Майский ландыш»…

Упомянутый парфюм принадлежал у категории «Б» — с повышенным содержанием воды и пониженным — парфюмерной композиции. Если душиться подобной продукцией только утром, к вечеру никакого запаха не останется. Туманов потягивал носом, недовольно морщился — фигурант явно не благоухал.

— Послушайте, вам же известно время, когда напали на Танечку? — оживился Глазьев. — Я вернулся домой в четверть десятого — помню точно, потому что глянул на часы в прихожей… Мама меня встречала, она подтвердит… Где напали на Танюшу? В одном из переулков Пархоменко? Боже правый, я проживаю совсем в другой части города, у меня бы просто не хватило времени доехать до дома…

А вот это утверждение следовало проверить незамедлительно. Туманов покинул комнату для допросов, а чтобы подозреваемый не скучал, при нем остался дежурный милиционер. Это было полное фиаско — что понимал даже Туманов. Даже без алиби он не соответствовал критериям маньяка. Вся его натура была как на ладони, в первую очередь — трус. Я стояла у окна, тоскливо смотрела в черноту. Подошел Туманов, встал рядом.

— Это не он, — сказала я. — Слабак, кишка тонка. Да, испытывает нездоровое влечение к маленьким детям, но не убийца. Даже на насилие вряд ли способен — так, побыть рядом, потрогать, помечтать… Тьфу. Да, хотел побежать за Танюшей, металась душа. Рискну предположить, что только довести до дома, пообщаться, так сказать, с объектом вожделения. Но передумал — испугался последствий. Или спугнул кто. Свернул за угол — и к машине. Ты же сам видишь — совсем другой тип. Увези его в лес — не выберется самостоятельно, от голода помрет. Допускаю, что мир не то, чем кажется, но здесь другой случай. Если мать подтвердит алиби, надо выпускать.

Мама подтвердила, кто бы сомневался. В час ночи измученного Глазьева выпустили из камеры. Извиняться не стали — много чести. Все силы этой ночью бросили на ложный след, настоящий преступник успел уйти. Новое нападение было не за горами — все это чувствовали кожей. Я поспала четыре часа — и снова отправилась на любимую работу. Танечку Кулагину, отстоявшую свое право на жизнь, под конвоем родных и близких перевезли из больницы

домой, категорически запретили посещать школу — во всяком случае, в ближайшее время. Майора Туманова в своей постели я так и не увидела. Он оставался на работе, спал на жесткой кушетке, становился злым и циничным. Позднее выяснилось — натравленные им опера продолжали рыть под Глазьева — чем-то взял его за живое этот тип. Мне он тоже, в принципе, не нравился. Создавалось ощущение, что через этого «педагога» Туманов собирался выйти на крупную рыбу. Каким, интересно, образом?

Опера работали в школьном коллективе, провели беседу с родителями, с парой малышей. Вырисовывались детали. Этот неприятный тип обожал трогать детей! Боялся, смущался, но никогда не отказывал себе в удовольствии. Переходил черту, приобнимал, словно невзначай дотрагивался до разных мест. А дети много понимают? Кому-то было неприятно, других это забавляло. Слухи особо не ходили — просьбу сохранять «военную тайну» Глазьев подкреплял шоколадкой или кульком арахиса в шоколаде. По меньшей мере два факта выплыли наружу.

— Ладно, берите этого мерзавца, — разрешил Хатынский. — Пойдет по 119-й — «Половое сношение с лицом, не достигшим половой зрелости».

Статья была щадящая — до трех лет. Те же действия, но совершенные в извращенных формах — уже до шести. Но тоже не смертельно. А если учесть, что все «насилие» заключалось в поглаживании и прикосновениях, то ума не приложу, что грозило Глазьеву. На работе в этот день он не появился, видимо, зализывал оскорбленную добродетель. С ордером на руках опера нагрянули к нему на квартиру. Мать не открывала. Пригрозили, что взломают. Открыла, обложила оперов по полной парадигме. Дома его не оказалось. Соседка нашептала, что еще утром Дмитрий Валентинович уехал на дачу под Мытарево. Адрес прилагался. На двух машинах ворвались в дачный кооператив, отыскали нужный дом. У калитки прохлаждался серый «Запорожец». Значит, верной дорогой шли. Дачный сезон уже закончился, землю устилали рябиновые листья. Оперативники разошлись по саду, Туманов постучал в дверь. Никто не открыл. Не раздумывая, ее взломали — и… несколько озадачились. Посреди гостиной висел в петле гражданин Глазьев. Перевернутая табуретка валялась рядом. Голова покойника свешивалась набок, язык торчал изо рта — словно дразнил напоследок…

Факт самоубийства был налицо. Двойная бельевая веревка, петля. Снял люстру, висевшую в центре гостиной, закинул на крючок веревку. Сам же отбросил ногой табуретку, чтобы не было соблазна вернуться. Все чисто, не подкопаешься. Человеку могли помочь, но подтверждений этому эксперты не нашли. Дачу обыскали. В доме у Глазьева имелся собственный кабинет, ящик в канцелярском столе был заперт на ключ. Его взломали в первую очередь. В ящике лежали мягкие игрушки, рисунки, нацарапанные детской рукой, фотографии малышей (к счастью, одетых и живых) — видимо, сам снимал, блуждая по детским площадкам. Там лежали рисунки, сделанные собственноручно. Посвящалось это творчество, разумеется, детям. Мне впоследствии показали — чуть не вырвало…

— Глупо, — констатировал Туманов. — Все это хозяйство явно не подбросили. Страсть, мягко говоря, нездоровая. Если собрался уйти из жизни, почему все это не выбросил? Плевать хотел, что о нем подумают? Но остается мать, к которой он вроде неплохо относился. Будь я проклят, товарищи, если это самоубийство…

Дальше больше! Оперативники обшаривали подпол, извлекли коробку с детской одеждой! Даже бывалым работникам милиции становилось не по себе. Часть одежды была испачкана кровью. Находку упаковали, доставили в управление…