Благодать
Шрифт:
Барт открывает дверцу и забирается внутрь, медленно появляется оттуда, в годной руке у него младенец, спеленатый, орущий, осиротевший. Желудок ей скручивает тугим узлом, и она красит землю своей тошнотой. Макнатт стаскивает рога со спины, а затем швыряет их в канаву. Бля, орет он. Почему она не вынесла ребенка с собой? Мы б его тогда увидали.
Она сложилась пополам и все еще опрастывает нутро, слышит, как Макнатт говорит, они сами себя убили, вот что это такое, им сказали, что надо делать, а они не сделали.
Она напускается на Макнатта. Ты это сделал – тебе сказали, что делать, а тебе понадобилось залезать на карету, дубина ты херова, чтоб покрасоваться.
Она отвертывается, подходит к Барту, забирает у него младенца, утишает его, приникнув к нему лицом, забирается внутрь и закрывает за собой дверцу.
Ш-ш, детка, ш-ш.
Барт кричит, ты что делаешь?
Она отказывается отвечать.
В недрах экипажа пахнет потом и табачным дымом. Она прижимает ребенка к груди. Слышит, как Барт подступается к дверце. Миг стоит безмолвно. Она думает, он измышляет, что бы сказать хорошего, но ничего тут не скажешь такого, что изменит случившееся, дорога идет лишь в одну сторону, не в другую.
Когда Барт заговаривает, голос его мягко заглушен деревом. Он говорит, я промахнулся мимо кучера. Он вернется с констеблями, вероятно, через час-два. Ребенка найдут и за ним присмотрят. Его заберут.
Она крепче прижимает ребенка к груди, и крики его такие же, как когда-то Брановы и Финбаровы, этот плач становится громче, наполняет собою коляску, наполняет ей слух, наполняет все небо, это песнь, требующая, чтоб ее услыхали умершие, и даже умершие не откажут в ответе.
Барт говорит, задумайся на миг. Как ты будешь о нем заботиться? Как дашь то, чего он хочет и в чем нуждается? Оставь ребенка здесь, и его найдут. Даю тебе слово. Он будет в сохранности, ему так лучше.
Колли шепчет, разгадай загадку, глупая ты сучка, что одновременно и мертво и живо?
Она повертывается спиной к дверце, когда та открывается, выходит из коляски с пустыми руками и не глядя закрывает дверцу за собой.
Голос Барта очень тих.
Идем. Если они найдут тебя здесь, повесят.
Что есть лето, как не докука мух, мошкары в свитках-тучах, слепней и их подлых укусов, Макнаттова болтливого рта. Три недели июля отсчитывает она, притихшая в этой лачуге. Прервано их великое веселье. Исчерпана их еда. Они следят за холмами и тропами. Они следят друг за дружкой. Они ждали, что их настигнут ищейки, – констебли, войска верховые с охотничьими ухмылками, лошади рвут удила, глаза прут наружу. Макнатт сказал, едва ли они станут красться. Звук их охоты услышим задолго до ее появленья. И она гадала, с чего он тут рассмеялся. Теперь, когда Макнатт смеется, лик смерти видит она, Макнатта, слетающего вниз, сплошь глаза и зубы. Барт учит ее слушать ночь. Толку нет дергаться от звука всякой лисы, какая бродит вокруг. Нужно сколько-то времени лежать неподвижно и слушать. Замечать в уме все разнообразные звуки. А затем, когда услышишь новое, можно соотнести его со всеми прочими звуками. Вот так получится отдыхать. Услыхав лихо, распознаешь его. Один старый вояка меня научил.
Она лежит неподвижно, слушает ночь.
Вот птица в кустах.
Вот зверь шуршит мимо.
Вот плачет младенец.
Бывает и так, что Колли соображает, когда не лезть не в свое дело. Она оставляет его с остальными в лачуге, Макнатт храпит, раскинув сапожищи, Барт спит, свернувшись серпом. Идет она от дождя мягкой пастушьей тропой, пока не набредает на спешащий поток. Здесь, под почти-солнцем, наблюдает, как вода убегает с этой кровью, что низошла на Грейс, начисто отмывает тряпицу. Наблюдает, как вода моет камни, вода моет ум, вода смывает время, пока
Женщина говорит, вода тут так хороша. Я забыла, каково это, пробовать воду.
Грейс слышит собственный голос, неловкий во рту. Как можно забыть, каково это, пробовать воду?
Рано или поздно все забываешь, разве нет?
Есть у женщины в голосе нота, тревожащая Грейс. Она оборачивается посмотреть. Солнечный свет на белой руке женщины возносится, чтобы скинуть капюшон, и во рту у Грейс пересыхает. Она разговаривает с мертвой женщиной из того экипажа.
Мертвая женщина говорит, что с тобой? Словно явилось тебе привиденье.
Вы шутки шутите или как?
Не понимаю, о чем ты.
Мертвая женщина смотрит на тряпицу. Говорит, вижу, я тебя побеспокоила за сокровенным занятием. У тебя сейчас женское время.
Не могу остановить кровотечение.
Ни расстраиваться, ни бояться этого не следует. У каждой бывает.
Она ловит себя на том, что разглядывает разутые ноги женщины, трава любовно завивается вокруг ее фарфоровых пальчиков. Это стопы настоящей женщины, не свиные копыта, как у Грейс, и до чего же славные лодыжки, для покойницы-то.
Она говорит, вы кто?
Меня зовут Мэри Брешер, но ты можешь называть меня Холми.
Что вы здесь делаете? Пока ж не Саунь. Нельзя же вам бродить когда заблагорассудится.
До чего странные слова это. Я могу приходить и уходить по своему желанию. Мне захотелось вкуса воды. Отчего же было не прийти?
Грейс некоторое время молчит. Мэри Брешер вздыхает и поднимает капюшон. Говорит, мне пора.
Отвертывается, чтобы уйти, но останавливается. Говорит, пока я спала, у меня забрали ребенка. Ты его не видела?
Ее тело движется непроизвольно по пастушьей тропе, пинает рыхлый щебень, ум натыкается на непрошеные образы женщины, мужчины, ребенка и крови, все соединено в семейство смерти, и вот это-то и происходит, думает она, получаешь то, на что напрашивался. Одно дело живым выследить тебя до твоего схрона в холмах, но мертвые-то всегда знают, где ты живешь.
Позднее Колли говорит, слушай, мук, тебе небось приснилось, никогда не слыхал я, чтобы призраки докучали человеку отдельно, лично, да и в любом разе я постановил, что я теперь рационалист, а потому больше в призраков не верю, так директор школы называл мыслящих людей, тех, кто соображает в математике, и во времени, и во всей этой дребедени, рационалисты, думаю, слово происходит от греков, когда заявляешься на пир, а тебе там вручают кусочек лотоса, и ты такой скептически оцениваешь его размеры.
Она застает Барта с Макнаттом обок лачуги, они сидят, расставив ноги под фартуком солнечного света. Лицо у Макнатта длинно от кислой гримасы. От сидения без дела голова у него плывет, Грейс это знает, рукам неймется заняться хоть чем-нибудь. Макнатт сидит, выковыривает грязь между пальцев ног, лепит из нее катышки. Говорит с Бартом о подрезке псам ушей, слушает Барт или нет, сказать трудно. Сидит он, свесив голову, праздно возится ножом с деревяшкой. Она вбирает их в свою тень, и Макнатт вскидывается, вперяется в нее долгим взглядом, это новое, другое глазенье.