Благодать
Шрифт:
Она смотрит на Макнатта, тот сурово кивает Барту. Видал его прежде в городе. Он ее приметил, это точно.
Они всего лишь тени, что отодвигают засовы на двери и со щелчком закрывают ее. Безмолвно вон из дома, дыханья плотны у них перед лицами, перисты в лунно-синем холоде, где река возносит свое звучание. Улицы пусты, если не считать какого-то болвана с его ножовочным кашлем, может спящего на чьем-то пороге, а на другой улице отголоски рева какого-то пьянчуги, звенит он, словно молотят в ночи по скверному железу, будто предупредительный клич из чьего-то чужого сна, думает она, тогда как голос реки – звук того, чего сам пожелаешь, брюзгливые шепоты мертвых. Видит, как пьянчуга пытается сесть и Макнатт подходит к нему и пинает его так, что тот рушится в свою тень. Барт оттаскивает его за пиджак. Кончай
Вдруг Макнатт повертывается к ней, словно услыхал эту мысль.
Говорит, скажи-ка мне, королева-пиратка, зачем тащишь с собой эти щипцы?
Колли говорит, скажи ему, чтоб шел нахер, эти щипцы священная реликвия.
Две ночи подряд идут они под приглушенными звездами к горам. Тьма туга, как кулак. Грейс говорит с луной как со старой подругой, наблюдает, как возникает та и исчезает безмолвно. В черноте глухомани таятся они в стороне от дороги и смотрят, как мимо движется шествие теней, десять человек, думает она, а может, и больше, и два вьючных животных. Ни звука меж путниками не слыхать, и кажется, что тишина их священна, а Грейс думает о Христе и его апостолах, как шагают они некой древней дорогой, смотрит, как эти люди движутся вместе с сокрытою тайной своей, единые с оттенками ночи.
Макнатт продолжает жаловаться на тьму, на недостаток свечей и оберточной бумаги. Говорит, убить бы кого, да от этого сплошь морока.
Барт говорит, привыкнешь.
Колли дуется все крепче, бо и слова ему не воткнуть.
Иногда ей кажется, что на витом языке ветра слышен ей смех. Они идут, пока солнце не взрежет горизонт, и выжидают, пока вновь не явится вечер.
Днем эти борины [49] и селенья вполне оживленны. Втроем они смотрят из своих укромных мест на проходящих мимо попрошаек, на людей, что везут в тачках свои пожитки, на детей, что хвостом плетутся за старшими. Но по ночам, когда топаешь по здешним дорогам, деревни – внезапные безмолвия, стайки лачуг беззвучно возникают из тьмы, и даже собаки беззвучны. Приходится затыкать Макнатта, пока шагают они сквозь деревни. Если не жалуется ни на что, то, значит, сотня песен за ночь да вечные байки. Слыхали, как один человек продал олово лукавому? Слыхали про ведьмин глаз прачки? Слыхали про короля и корову? Знали вы, что, если услышишь, как говорит с тобою ворона, быть тебе и королем, и мудрецом в придачу? Знаете, как поворачивается колесо удачи?
49
Борин (ирл. boithrin) – тропа, проселок.
Колли желает знать всякое невозможное. Место души – где именно она хранится. Думаешь, она где-то в потрохах или, может, среди тела, но ему не принадлежит, а может, есть какой ларчик для нее в мозгу, вроде того места, где хранится чувство смешного, соображенье небестолковое, коли душа очертаньями как тело, потому что с ней тогда проще странствовать, но если так и есть, что происходит, когда теряешь руку, вот как Джон Барт например, у души его тоже рука клюшкой?
Думает она о своей душе, о том, что ей довелось претерпеть, прикидывает, как может душа быть одна и та же по сути, если каждый день понемножку меняешься, если ты уж не тот человек, потому что в конце года ты не такая же, какой была в начале его, а иногда меняешься даже за день, смотря какие события. И если так, и если умираешь в одном возрасте, а не в другом, разве ж не будет душа твоя совершенно иной? Вот она, загадка для мудрецов.
Она пощипывает фуксиевые цветочки с кустов, на рассвете паучиные, высасывает призрачный вкус меда. Возвышаются перед ними горы Слив-Блум. Эк восстают они к самому небу, на великую морскую волну похожие.
Горы встречают их туманом.
Первым ту фигуру замечает Колли. Говорит, в той канаве спит человек. Ноги и башмаки торчат из куста, словно человек способен укореняться с деревом. Однако ж эк способны глаза распознавать еще до того, как полностью увидали, что человек тот мертв. Ноги под необычным углом умиранья. Странная неподвижность, притом что все остальное в канаве трепещет на ветру жизнью. Не смотри, предупреждает она Колли, но как тут не глянуть? Странная это штука, мертвое тело. Что оно есть и что не есть. Она смотрит на раскрытую ладонь мертвеца, словно и в смерти выражает он полную меру своей нужды, рука тянется за чем-нибудь съестным, а может, просто он умер один в этой канаве и потому тянулся в недра памяти своей, тянулся за рукой той женщины, которую любил, а может, за рукой матери, бо говорят, что всяк человек зовет свою мать, когда помирает.
Колли говорит, как считаешь, когда птицы выклевали ему глаза, душа его улетела через глазницы?
Они стоят над покойником, и Макнатт пинает его, и она кричит, прекрати, грубая ты свинья.
Макнатт говорит, я просто проверяю, точно ли он мертвый.
Барт говорит, брось ему лучше монету.
Макнатт говорит, нет у меня монет ему давать.
Она извлекает кошель и пересчитывает, сколько у них осталось, кладет пенни в ладонь мертвецу. Смотрит, как Макнатт отстает от них, когда отправляются дальше, видит, как Макнатт склоняется над мертвецом, забирает монету себе.
Говорит, в аду ему верну.
Они выжидают и наблюдают за этим господским домом и за глубоким долом позади него. За выездами изысканного экипажа. Наблюдают, как вечер забирает особняк во тьму. Она перехватывает взгляд Барта, оба подпитывают друг в друге силу. Крадутся к дому. Из ярко освещенной комнаты доносится музыка, но мелодия джиги лисьей охоты пресекается от зверского стука Макнатта. Голоса сплетаются и расплетаются, и она слышит мужчину, а следом женщину и за громадной дверью тревожный голос – должно быть, служанки. Кто там? Облик Макнатта словно меняется, он диковинно приосанивается, словно пытается уловить точный тон песни. Затем говорит голосом джентльмена. Грейс ушам своим не верит – подобный голос услышишь только в городе.
Он говорит, простите за беспокойство, но я из дворянства. С моим экипажем случилась беда на дороге выше по склону. Мне срочно нужна помощь, будьте любезны. Моему кучеру потребен лекарь. Если понадобится, при мне рекомендательные письма. Я Филип Фултон, из баллинаслоских Фултонов. Экспортеры зерна, знаете.
Она видит, как Барт хихикает в кулачок, изумленно смотрит на Макнатта, не может взять в толк, как подобный дикарь способен наколдовать таких слов. Они слышат шепоты, и женский голос произносит, впустите его, впустите его, и голос мужчины-слуги, прикидывает Грейс, они спорят друг с дружкой, и она улыбается в темноту, заслышав, как отодвигается засов, а затем великим ветром врывается в дверь Макнатт, кулаком обрушивает мужчину, шагает в дом с криком.
Ку-ка-ре-ку.
Она видит все словно сквозь зубы, чувствует, как подымается это в ней, этот гнев, что восстал, клыкаст и бесстрашен, обширен, как волчья пасть. Макнатт раздался вширь, воин, гонит кастеляншу и сбитого с ног мужчину – возможно, дворецкого – в комнату в конце коридора. Барт, словно ветер, сквозит с нею рядом, и она видит их обоих в громадном зеркале в коридоре, как глаза их сияют бело на расписанных грязью лицах, в волосы ей вплетены веточки – вид у тебя как у твари, выползшей из канавы.