Благодать

Линч Пол

Две кровати втиснуты под покатый потолок. Барт говорит, Христе, тут хоть окошко-то есть? Она перехватывает хозяйкин взгляд, вперенный в Бартову руку. Он говорит, пришлите сюда таз с горячей водой, да побыстрее. Барт затем падает спать, как покойник, а она выпрастывает ноги из сапог и моет их при свече, сперва медленно, печально, бо как же давно не мыла она их с мылом. Действительность ног ее. Как сапоги лишили их очертаний, измозолили и огрубили, пятки словно тупые камни. Плоть не розова и даже не бела, но синя, а кое-где и черна, и Грейс

забирается в постель огорченно, обнаруживает, что мятая грубая простыня еще тепла от чужого тела, те же пары от одеяла, что от мужика, встреченного на лестнице. Как же давит на тебя потолок.

Она говорит Колли, пока мы спим, дом рухнет, а мы сгинем.

Колли говорит, если такое случится, пока спишь, то, может, и не заметишь.

Даже при всем удобстве кровати она растревожилась до бессонницы. Думает, Барт с одною рукой, Барт подобрал кошелек. Колли прав. На Барта легко указать. Она пытается думать о сне и представляет, что спит в Блэкмаунтин, осознаёт, что материно лицо вспоминает уже без уверенности.

Шепчет, Колли, ты спишь?

Без задних ног.

Колли, ничего из Блэкмаунтин не помню.

Уф.

Скажи мне что-нибудь, чтобы вспомнить.

Например, что.

Что угодно.

Помнишь дырочку-просовочку, в которую ты могла просунуть палец?

Что?

Дырку в двери.

И теперь она видит, как опускается на колени перед дырочкой, прищурившись, мир снаружи размыт. Слабый запах старой смолы. Отзвук голоса, который голос-очерк мамы, воспринимаем, но не зрим, и почему, когда о ней думаешь, не удается помыслить ее лицо?

А помнишь, как мы когда-то скрипели-каркали дверью – хе! – открывали-закрывали туда-сюда, пока мама не полоумела, а ну закройте дверь ту, орала она, закройте сейчас же!

Как стоит она у двери, смотрит на то, что видела всегда, на вечность холмов и на древнего того странника света, что гуляет по ним и всякий день делает разным.

Из чернейшего сна тыркает ее к пробуждению Барт, она едва в силах разомкнуть веки.

Колли говорит, если он еще раз так сделает, я ему башку проломлю кулаком.

Барт говорит, кто-то, какой-то выпивоха, наверное, пришел сюда в комнату, пока мы спали. Ничего не взял. Хорошо, что я спал с деньгами.

Ей кажется, что она может вспомнить, как полупроснулась, когда кто-то вошел в комнату, какая-то безмолвная фигура, что встала у двери, словно ожидая позволения войти к ней в сны, дверь вновь закрылась, она двинулась сквозь сон, чтоб глянуть, кто это был, а затем от усталости сделалось ей безразлично. Прикидывает, если б Барт не сказал, вспомнила ли она бы это вообще, сдвигается к краю кровати и сует палец в дырочку, какая могла б быть просовочкой в еловой двери у Грейс дома. Пытается совместить Барта рядом с ней с Бартом из ее сна, другого Барта, что стоял при двух ладных руках, и как повернулся он к волку и сунул руку ему в пасть.

Настоящий Барт повертывается и шепчет, надевай сапоги. Кто ж станет босоножить, если по карману ему ночлег?

Она говорит, а тут ты такой, с разбойничьей рукой своей.

Они

оборотни, выходят из лавки на главную торговую улицу. Время после полудня, сладостное от света, и ноги у ней легки в новых сапожках, подобающих даме, и до чего же все приятное, и эк не получается отвести от них глаз, пара сапожек из телячьей кожи, со шнуровкой сбоку, уж до того чудная, что Грейс не уверена, как и ходить-то в них, с этим их возносящимся кожаным духом, с гладкостью да объятьем кроя.

Она думает, рыбе не стать птицей, или же стать? Может, и стать.

Колли говорит, может, если бросишь выискивать себя в витринах, перестанешь ходить курицею.

Она думает, надо следить за соглядатаями, да только знает, что никто не смотрит, что Барт не прав был, сперва отказавшись покупать новые одежки, а потом сказав, что мы только внимание к себе привлечем. Теперь вид у него довольный, облачен он в угольно-черную накидку плотной вязки, что так славно скрывает его руку. Кажется, он даже ходит теперь осанистее, но затем обертывается, словно стрекает его какая мысль, и огрызается замечанием насчет того, как она ходит, привлекает к себе внимание, говорит он, и она отвечает, плеща своим новеньким плющово-зеленым плащом.

Смотрит на хорошо одетых дам и хочет, чтобы ее заметили, бо ты тоже теперь женщина, одна из них. Этот плащ ничто в сравненье с моим плащом, мой плащ поновей вашего. Думает, эк они держатся, эти люди. Даже если конец света близок, почти ни одна такая вот Лора-верх-фурора не слишком-то обращает на него внимание. И все же улицы полны лицами, тощими до самой кости, ищут тебя взгляды запавших глаз. Они проходят мимо остановки дилижанса, и на ней толпа попрошаек, ждут пассажиров с ближайшего, чтоб докучать им.

Сама она не может решить, что хуже: быть голодной в глухомани или же голодной в городе. Кому охота жить в городе? думает она. В детстве она представляла чужестранность больших городов, однако теперь видит, что всякий город таков же, как и все прочие. Те же высокие здания, и как расстояние между ними отзывается теми же звуками, всегда тот же мост с теми же лоботрясами и деревенщиной, следят за всем, что движется мимо, глазеют и глазеют на тебя с головы до пят и наизнанку. Улицы рокочут от побирух, мальчишек-поди-принеси и жулья, и вечно кто-то орет на мула или на лошадь, и животные бессловесно пялятся на тебя. Дворянство надушено, немудрено, думает она, что люди опорожняют горшки свои им под нос, и, хоть река и несет освежающий воздух, не сравнить это с воздухом, что спускается с Черной горы, небесно-благоуханным и приверженным своему долгу очищать дом.

Она уставляется в лицо мясистому дядьке, опирающемуся на прилавок с потрохами и куриными головами, и потрясена ценами.

Барт говорит, поедим сегодня там, где мы на постое, а не среди улицы, где на тебе виснуть будут дети.

Она говорит, ах, значит, вот как поступим?

Барт хочет сыграть на биллиарде и уже на полдороге по лестнице вверх, но она стоит у дверей и не желает входить.

Колли говорит, ты глянь на этого недорукого, кто захочет играть против такого в биллиард?