Благословенный. Книга 6
Шрифт:
Тут я задумался: нельзя не признать — Тадеуш был во многом прав. Действительно, пруссаки довольно жёстко занимались онемечеванием доставшегося им польского населения, и не учитывать это тоже было нельзя. Ведь и Берлин когда-то был вполне себе славянским городом Бранибор.
— Возможно, в чём-то вы правы, Тадеуш! — наконец, произнёс я. — Конечно, в первую очередь наддо учитывать существующее положение дел. Мёртвых уже не вернёшь, а славяне, что населяли когда-то Пруссию, давно уже лежат в могилах, как, впрочем, и те, кто занимался их покорением. Ни к чему тревожить их прах — ни тех, ни других! Однако некоторую компенсацию за всё это Польша, и говоря шире — славяне, должны всё-таки получить. Я ведь не зря первым пунктом поставил этнографические и
— Соотношение 40/60 — это как? — не понял Костюшко.
— Ну, я имею в виду, что если 40% жители проголосуют за Польшу, то земля отойдёт к Польше, а если меньше того, то есть 60% предпочтёт находиться в немецком государстве — то будет создано немецкое государство.
Лицо Тадеуша немного прояснилось
— Да, это справедливо, но 40 процентов — много. Надо установить 30%, или в крайнем случае, 1/3 !
— Не могу ответить вам определенно, какой процент здесь необходим; думаю этот вопрос надо обсуждать на конгрессе. Также встаёт вопрос, что делать с диссидентами. Справедливость требует чтобы люди, проголосовавшие против присоединение к победителю, получили возможность переселения. Но это могут быть огромные количества — миллионы людей! Потребуются огромные деньги…
— Поляков в подобных ситуациях никто не спрашивал и не предлагал им переселения — отозвался Тадеуш. — Не вижу причины почему сейчас мы не можем поступить на основах взаимности. Ну а если всё-таки немцы захотят выселяться из польских земель — пусть германские государства и оплачивают эти расходы!
— Честно говоря, это несправедливо — не согласился я. — Далекие предки этих людей когда-то подверглись насильственному онемечиванию, а теперь, как будто на их долю выпало мало испытаний, мы ещё заставим их переселяться к немцам. Ладно, на самом деле сейчас мы ничего не решим. Разговоры про’онемечивание' Померании и Силезии — пока еще просто разговоры. Надо будет собрать комиссию, которая исследует этот вопрос, соберёт доказательства, выполнит примерные подсчёты, насколько на спорных земля исказился этнический фон… В общем, это всё не так просто. Тадеуш, вы, главное, поймите меня правильно: России, как вы понимаете, совершенно безразлично, где именно будет проходить польско-немецкая граница. Главное, чтобы обе стороны понимали, что она проведена справедливо, и потому не подлежит изменению. Именно такая граница, определённая по справедливости, будет удостоена именоваться нерушимой. А это, Тадеуш, дорогого стоит.
Подумайте сами — ведь германская нация сильнее Польши, да и русская — тоже. Если у нас будут к вам претензии — вы снова погибнете. Крайне важно — прежде всего, для вас — чтобы между нами не было разногласий.
Прошу вас, подумайте об этом!
На том мы и расстались, взаимно недовольные друг другом.
* Южная Германия, в том числе Бавария, находились тогда под влиянием Австрии.
Глава 10
Расставшись с Костюшко в самых неопределенных отношениях, мы с Волконским продолжили своё путешествие. К Берлину мы подъехали к исходу следующего дня, когда небо уже темнело в поздних весенних сумерках. Недалеко от заставы нас встречали генералы Бонапарт и Толь.
— Ваше Императорское Величество, — с официальной чопорностью отрапортовал Николай Карлович, — разрешите приветствовать вас в покорённой вражеской столице!
Откозыряв друг другу и покончив тем самым с официальной частью, мы очень сердечно поздоровались, буквально обнявшись прямо в сёдлах.
Лишь только миновали мы с Аргамаком городскую заставу, охранявшуюся егерями Ингерманландского полка, и двинулись по улицам, я тотчас должен был зажать себе нос от дурного запаха.
— Что тут такое воняет? — в недоумении спросил я у Бонапарта.
—
— Для чего бы их не чистить? Неужели нет у берлинцев обоняния?
— Такое бывает лишь в жаркое время, когда цветет вода. Но вы, несомненно, правы, Ваше Величество — городу нужна канализация — согласился он.
Весь дальнейший путь я провёл в недоумении от такого положения дел в европейкой столице. Лишь когда мы поехали через так называемую Липовую улицу, запах нечистот приглушился.. Улица эта, как мне объяснили, известна в Берлине, и, в самом деле, прекрасна. В средине посажены аллеи для пешеходов, а по сторонам мостовая. Видимо, испарения лип истребляют нечистоту в воздухе, — лишь здесь не чувствовал я никакого неприятного запаха. Только теперь я наглядно понял, почему в советское время все улицы засаживали именно липами!
Эту ночь я провёл в доме коменданта Берлина, генерала Толя. Конечно, генерал Бонапарт отвёл мне для пребывания более внушительную резиденцию — здание грандиозного загородного дворца Шарлоттенбург, летней резиденции прусских королей. Но оно пока не было готово, так что оказаться в родовом гнезде Гогенцоллернов мне предстояло лишь на следующую ночь.
На следующий день я наметил себе экскурсию по городу в сопровождении уже пообвыкшихся в прусской столице Бонапарта и Толя. Когда-то, еще в моём родном мире, я мечтал о туристической поездке в Европу. Конкретно в Германии я хотел побывать в Октоберфест. К сожалению, тогда у меня так и не нашлось для этого ни времени, ни денег; теперь же у меня появилась возможность наверстать упущенное, хотя турпоездку пришлось заменить «командировкой».
День выдался ветреный, и уличная вонь досаждала не так сильно, как в прошлый вечер. Город мне понравился; и улицы и дома очень хороши, так что прусскую столицу вполне справедливо считают одним из лучших мегаполисов мира. Дома здесь не так высоки, как в Петербурге, но очень красивы. В аллеях, которые простираются на тысячи или более шагов в длину, у этот по — летнему жаркий день прогуливалось много хорошо одетых берлинцев. Улицы оказались прекрасно замощены и выметены;и везде, как водится, глаз натыкался на шлагбаумы и будки, выкрашенные чёрно-белыми полосами. Просто рай, каким представляет его Papa`… Пруссаки — такие пруссаки!
Несмотря на солидное средневековое наследие, Берлин оказался прекрасно спланирован: покойный Фридрих Великий, хоть и проиграл Семилетнюю войну, всё же не зря заслужил это прозвище, всю жизнь занимаясь перестройкой своей столицы. Именно при нём были пробиты широкие бульвары и аллеи, а для украшения города устроены просторные берлинские площади. Первым делом мы побывали на одной из них, «Вильгельмовой», осмотрев тут четыре большие мраморные статуи прославленных прусских генералов: Шверина, Кейта, Винтерфельда и Зейдлица. Шверин изображён со знаменем в руке, с которым он в жарком сражении под Прагою бросился на неприятеля, закричав своему полку: «За мной, дети мои!» Разумеется, с этакой прытью он тут же погиб смертью храбрых, причём об этом событии, как рассказывают,король сожалел более, нежели о потере двадцати тысяч простых солдат.
Остановившись перед статуей Винтерфельда, я поразился его внешнему сходству с нашим полководцем — графом Петром Александровичем Румянцевым. Впрочем, как говорят, кроме внешнего сходства, они очень походили друг на друга и своими характерами: когда этот самый Винтерфельд погиб в одной из битв Семилетней войны, даже родные братья короля откровенно радовались гибели «старого интригана».
Меня больше всего привлекла статуя Зейдлица. Это кавалерийский генерал, пылкий, отважный воин, этакой «немецкий Мюрат», был любимцем Фридриха. Именно смелым фланговым атакам Зейдлица прусский король обязан многими своим победами.Несмотря на свою бешеную смелость, Зейдлиц умер не на поле чести, а на одре мучительной болезни, и, как говорят, великий король крайне тяжело принял известие о смерти своего соратника.