Благословенный. Книга 6
Шрифт:
Разумеется, в борьбе за умы и сердца немцев я полагался не только на учёных и поэтов. Для серьезного дела нужны были администраторы, военные и политики; их надо было пригласить в Потсдам, переговорить с ними, убедить, очаровать, перетянуть на свою сторону и заставит служить общегерманскому делу. Разумеется, подавляющая часть бывших прусских чиновников была или примитивными, нерассуждающими исполнителями, или замшелыми ретроградами, общение с которыми не могло дать мне ничего полезного; но, к счастью, из курса истории я помнил несколько фамилий людей, чьи реформы преобразили Пруссию времён наполеоновских
Одним из них был барон фон Штейн — в высшей степени толковый и деятельный господин. Уже несколько лет Генрих фон Штейн был обер-президентом бывшей прусской провинции Вестфалия. Я помнил его как человека, в известной мне истории отменившего на территории Прусского королевства крепостное право. Правда, произошло это во время Наполеоновских войн, с 1807-го по 18011 год; но из одного этого факта было совершенно понятно, что намерения этого еще молодого (ему шёл 43-й год) чиновника из Нассау вполне прогрессистские. Как далеко он готов зайти? Сможет ли он воспринять мои смелые идеи? Это и предстояло выяснить в нашей личной беседе…
Ещё один ещё одним крупным прусским государственным деятелем, стремившимся к преобразованиям и реформам, был Карл фон Гарденберг, занимавший в настоящее время пост управляющего маркграфством Ансбах и города Байрёйт. Безусловно талантливый администратор, Гарденберг, как я помнил, к старости станет консерватором; однако сейчас он занимал либеральные позиции, а потому мог быть мне полезен.
Ну и наконец, военная, силовая составляющая немецких преобразований. Здесь моим безусловным фаворитом являлся полковник Вартенбург.
Йорк фон Вартенбург, родом из кашубов, участвовал в сражении под Ружанами и Островом, был ранен и взят в плен. Я помнил, что во время вторжения Наполеона в 1812 году этот прусский военачальник сыграл особую роль; войдя с прусским корпусом на территорию Российской империи вместе с войсками императора французов, он, находясь под давлением своих офицеров и полагая, что наступило время отделиться от Наполеона, самовольно, на свой страх и риск заключил с русскими так называемую Таурогенскую конвенцию, согласно которой его корпус стал придерживаться «нейтралитета». Король Пруссии поначалу приказал отрешить его от командования корпусом и предать суду военного трибунала за самоуправство; но последующие события помешали исполнению этого приказа. Вскоре Пруссия перешла на сторону союзников, и с Йорка были сняты все обвинения, а его корпус стал основой новой прусской армии. 17 марта 1813 года, в день, когда прусский король объявил войну Наполеону и его союзникам, Йорк во главе своего корпуса торжественно вошёл в Берлин.
Всё эти факты позволяли мне предположить, что господин этот, во-первых, является безусловным сторонником общегерманского государства, а во-вторых, не настолько связан путами военной дисциплины, чтобы отрешиться от здравого смысла; поэтому я очень надеялся на его перевербовку.
Йорк фон Вартенбург находился в это время плену в Кёнигсберге, и приехал почти одновременно с Августом Коцебу. С последним разговор был вообще короткий: объяснив ему задачу — составить ряд памфлетов в поддержку моих идей и распространить их по всей Германии, а затем — по всему миру, я отправил его исполнять порученное, пообещав в случае успеха давно вожделенную им тёплую должность начальника немецкого театра в Санкт-Петербурге. А вот общение с Йорком и другими пленными немецкими офицерами оказалось много
Полковник оказался невысоким, немного сутулым, рано начавшим лысеть воякой с крючковатым носом и суровым, обветренным на плац-парадах лицом. Светлые глаза его глядели весело и бодро; чем-то он внешне даже немного напомнил мне тестя, Александра Васильевича.
Без лишних слов я изложил ему свои планы и предложил в них участвовать, причём — на самом высоком уровне: в качестве главнокомандующего будущей объединённый северо-германской армией.
Такими перспективами полковник, конечно, был здорово впечатлён; однако же у него имелись свои возражения:
— Ваше Величество, но я принимал присягу прусскому государству и фамилии Гогенцоллернов. Как я могу теперь перейти на сторону Вашего Величества? — первым же делом спросил он, откровенно и честно глядя мне в глаза.
— Полковник, подумайте сами: Пруссия разгромлена и больше не существует, ее бывший король с семейством, оставив престол, бежал за границу. Я бы сказал, что вы явочным образом освобождены от своей присяги!
— Король был вынужден покориться обстоятельствам, но в душе он не сломлен и готов продолжать борьбу! — возразил Йорк.
— Король может быть сколь угодно не сломлен в душе, но есть объективные обстоятельства, которые говорят о том, что он уже утратил все полномочия и престол. Как говорят, «короля играет свита». Кто он такой без армии, без страны? Преобладание реальной властью над нацией делает его той фигурой, за которую люди готовы сражаться и умирать. Король — это символ нации. Вы согласны со мной? Так вот: на сегодняшний день Германия такого символа не имеет, место вакантно. Произошло это, поверьте мне, не случайно — всему виной некомпетентность и легкомыслие берлинских правителей. Нация должна выдвинуть новых представителей, сплотиться вокруг них; и если такие достойные люди как вы, откажутся от своей исторической роли, их место займут менее щепетильные, а возможно, что и бесчестные персоны.
Но Йорк остался непоколебим.
— Простите меня великодушно, Ваше Величество, но пока я не готов взять на себя роль общегерманского мессии! Для меня слова присяги — не пустой звук! — заявил он, всё так же глядя на меня своими честными светло-серыми кошубскими глазами.
«Ну и отправляйся тогда в своё поместье, лопать ворон!» — в раздражении подумал я, понимая, что этот раунд, увы, остался не за мною. Мы еще немного поговорили на разыне отвлечённые темы и расстались.
На следующий день прибыл барон фон Штерн. Он был представлен мне вместе с остальными правителями прусских провинций, пока остающимися на своих местах. Внешность барона оказалась весьма примечательна: уже издали бросался в глаза его выдающийся длинный нос, явно выдававший в нём принадлежность не к германской, а какой-то другой нации.
С ним разговор пошёл много легче.
— Барон, вы не находите, что существование на землях бывшей Пруссии крепостного права является настоящим национальным позором? — начал я заходя сразу с козырей. — Даже у нас, в России, этот вопрос решён совершенно однозначно. Почему бы вам не принять деятельное участие в усовершенствовании ваших национальных порядков?
— Не могу не согласиться с вами, Ваше Величество! — учтиво поклонившись, отвечал барон. — Надеюсь под вашим просвещённым взором этот вопрос будет решён в германских землях бесповоротно!