Благословенный. Книга 6
Шрифт:
Невдалеке от площади, на так называемом Длинном мосту через реку Шпрее мы увидели медный монумент Фридриха-Вильгельма, так называемого «Великого Курфюрста». Огромная конная скульптура изображала грузного немолодого человека в парике, в некоторых местах покрытого какими-то странными насечками.
— Что это? — удивился я. Генерал Толь мне объяснил, что, когда русские войска взяли Берлин в Семилетнюю войну, то некоторые солдаты из развлечения рубили эту статую тесаками.
— С тех самых пор сии знаки возбуждают в берлинцах весьма неприятное воспоминание! — извиняющимся тоном добавил Карл Фёдорович.
— Ну, вот и замечательно! — поспешил я утешить совестливого генерала. — Пусть добрые бюргеры, глядя на это, почаще
В общем, до обеда мы вдоволь послонялись по «ароматным» улицам Берлина. Когда-то я увидел Триумфальную арку, более известную как Бранденбургские ворота, — очень впечатляющее сооружение — и с удивлением узнал, что таких парадных въездов в городе аж целых восемнадцать; просто Бранденбургские ворота, или, как их еще называют, «Ворота Мира» — видимо, единственные, сохранившиеся до 20-го века. Я поискал взглядом Рейхстаг, и, не найдя его, поначалу был сильно сбит с толку; и лишь затем понял, что здание это попросту ещё не существует. Ну что же, тем лучше: а построим-ка мы на этом месте гигантский магазин «Русский Дом»!
Из задумчивости меня вывел голос Бонапарта.
— Может быть, Вашему Величеству будет угодно увезти в Петербург эту квадригу? — спросил он, указывая на колесницу со статуей Победы.
— Зачем же? — удивился я. — Поставить на Дворцовой площади? Или на крыше Зимнего дворца?
— Установить её можно решительно где угодно, в любом месте, что вы соблаговолите указать — резонно отметил генерал Бонапарт. — Этот предмет имеет для берлинцев большую ценность; они очень ею гордятся, а следовательно, можно надеяться, постараются поскорее выкупить из «плена»!
— А в честь чего она установлена? — как завзятый турист, поинтересовался я.
Николай Карлович не знал.
— В память победы над голландцами! — тотчас подсказал Толь.
— Карл Фёдорович, мне иногда кажется, что вы носите в своей голове целую энциклопедию! — польстил ему я. — Но что за победа? Это в 87-м году, что ли?
— Именно так, Ваше Величество!
— Гм… Оккупировать охваченную гражданскими волнениями страну — престранный повод для столь пафосной постройки! Впрочем, ладно; насчёт квадриги стоит подумать. Сама она нам, конечно, не нужда, но Николай Карлович прав — эта статуя вполне может быть использована как залог того, что сумма контрибуции будет выплачена добрыми берлинцами своевременно….
Я некоторое время ещё походил по улицам города, рассматривая разные памятники иотбиваясь от предложений Бонапарта немедленно конфисковать их и отправить в Петербург. Николай Карлович, обожавший тащить в покорённой стране всё, что не приколочено гвоздями (а что приколочено — сначала отодрать гвоздодёром, а затем тоже спереть), в эти моменты просто чувствовал себя в родной стихии!
Напоследок я заглянул в огромный городской парк. В Берлине он разбит прямо в центре города. Когда-то здесь были охотничьи угодья курфюрстов; но неугомонный Старый Фриц, как и я, не любивший охоту, при реконструкции города сделал из заповедника городской парк, получивший название Тиргарден. Здесь прогуливалось немало местных жителей, одетых опрятно, но скромно. В похвалу берлинских граждан говорят, что они трудолюбивы и экономны: самые богатые и знатные люди не расточают денег на суетную роскошь и соблюдают строгую экономию в столе, платье, экипаже и проч. Я видел немало явно состоятельных людей, прогуливавшихся в настолько старомодной одежде, что она казалась сшитой ещё в первой половине прошлого столетия. Конечно, преемники Старого Фрица жили много расточительнее и пышнее своего великого предшественника; однако даже придворные его держались по большей части фридриховской «старины». Впрочем, я видел и немало хорошо одетых молодых людей, а в уборе дам был заметен вкус.
Обозревая Берлин,
После обеда мы прошли в Королевскую библиотеку на Оперплатц (Оперной площади) на улице Ундер-ван-Линден. Она огромна — и вот главная характеристика этого здания! Гигантское четырёхэтажное строение размером с Гатчинский дворец, которое берлинцы почему-то называют «Комодом» и очень им гордятся. Здесь, как мне сказали, имеется более 150 тысяч томов, из них добрая треть — древние рукописные манускрипты. Признаюсь, пока я глядел на это здоровенное сооружение, во мне «взыграло ретивое», и я решил непременно устроить подобные библиотеки в России. Две — одну в Петербурге, другую в Москве. Или даже три — в Петербурге, Москве и Киеве. А может, даже пять — ещё в Казани и где-нибудь в Сибири…
Тем временем мы оказались внутри. Мне показали старые, наиболее ценные тома: моё внимание привлекло богатое анатомическое сочинение с изображениями всех частей человеческого тела, причём, на мой дилетантский взгляд — чрезвычайно точными. Говорят, Фридрих Великий когда-то заплатил за этот альбом семьсот талеров! Затем мне показали много восточных рукописей, на которые я, правда, едва взглянул — такого я успел наглядеться в Петербурге, когда Бонапарт привёз из Персии огромное количество всяческих диковинок. Напоследок, показали мне еще «Лютеров манускрипт», но я, даже зная немецкий язык, почти совсем не мог разобрать его, — так сильно отличался язык рукописей того века от привычного мне современного.
Разумеется, мы находились здесь не только ради развлечения.
— Ваше Величество, — волнуясь, и оттого немного бледнея, произнёс Бонапарт, — я полагаю, что эти культурные сокровища следует вывезти в Петербург! Нам следует использовать их, как залог для выплаты наложенной на Пруссию контрибуции!
Я задумчиво обозрел древние фолианты. Когда-то мы вывезли огромную библиотеку из Варшавы; отчего же не сделать того же самого в Бранденбурге?
— Пожалуй, вы правы, — наконец одобрил я предложение генерала — тем более что книги, в отличие от квадриги Бранденбургских ворот, не надо снимать со стофутовой высоты… Давайте отберём самые ценные тома и по описи отправим в Петербург; заодно можно занять наши учёные умы изучением и переводами текстов!
Дав соответствующее поручение Толю и оставив, наконец, библиотеку, под конец дня мы посетили берлинский зверинец. Он простирается от Берлина до Шарлоттенбурга и состоит из разных аллей: одни идут во всю длину его, другие поперек, третьи — по диагонали. Мне очень понравились в этом зверинце длинные аллеи, состоящие из древних сосен; мрачность вечнозелёной хвои этих могучих деревьев производила в душе посетителя настоящее благоговение перед могущею силой природы. Лучезарное солнце, щедро заливавшее землю золотистым светом, здесь отступило; всё померкло вокруг. Только вдали, при выходе из аллеи, виден был всё тот же радостный солнечный свет…. Глядя на него, я невольно вспомнил то ослепительное сияние, что поглотило моё прежнее тело и весь известный ранее мир, чтобы привести меня сюда. Сумею ли я предотвратить такое развитие событий, или титанический маятник истории, несмотря на все мои усилия, всё равно вернётся к своему неумолимому ходу, равнодушно игнорируя мои слабые потуги?