Благословенный. Книга 6
Шрифт:
Впрочем, ладно; довольно меланхолии! Сделаю, что смогу, и будь, что будет!
Ближе к выходу из зверинца мы увидели островерхие крыши — расчётливые немцы устроили здесь множество «кофейных домов». Мы со спутниками зашли в один из них, чтобы утолить жажду. Я выбрал белое пиво, и остался крайне им недоволен. Увы, до знакомого мне бельгийского «хугардена» берлинским пивоварам этого века оказалось страшно далеко!
Пока мы прогуливались по Берлину, мне подготовили комнаты во дворце Шарлоттенбург. Это летняя резиденция прусских курфюрстов, подобная нашему Царскосельскому дворцу; строились они почти одновременно, и также, как Екатерининский дворец, Шарлоттенбург несколько раз перестраивался, что сильно сказалось и на внешнем его облике, и на планировке.
Дворец мне ожидаемо не понравился. Я вообще не люблю барокко, а здесь столкнулся с худшим из его
— Отчего тут так скверно пахнет? — не удержался я от вопроса.
Сопровождавший нас гофмейстер дворца, герр Фитцбах, поначалу смешался от такого неприличного вопроса, а затем очень иносказательно пояснил, что это «следы невоздержанности придворных».
Короче, как оказалось, во всём дворце нет ни одного туалета. Хозяева пользовались ночными вазами и «ретирадными креслами», а о посетителях никто не позаботился; поэтому они опорожняли свои мочевые пузыри, где придётся. Запах такого рода чрезвычайно въедлив, и не всегда удаляется даже мощными химическими средствами; что уж тут говорить про 18-й век!
В общем, я решил, что не задержусь в этом душном дворце, благо был еще Сан-Суси. Впрочем, кое-что полезное удалось обнаружить и в Шарлоттенбурге. В одной из комнат оказалась огромная коллекция китайского фарфора. Даже мой неискушённый взгляд обнаружил вазы времён династии Мин; впрочем, большая часть представляла собой искусно выполненные копии саксонского фарфора.
— Вот это вот, пожалуй, стоит взять в счёт репараций — заметил я генералу Бонапарту.
Заслышав это, добрый герр Фитцбах буквально разрыдался! Как оказалось, Фарфоровый кабинет (так называлась эта комната) уже был страшно разграблен в 1760-м году, после взятия Берлина русскими и австрийскими войсками, и долго восстанавливался. Последние предметы поступили с фабрики буквально в прошлом году; и вот,всё это снова ждёт разорение!
Что тут скажешь? А la guerre comme a la guerre!
На следующий день я переехал в Потсдам, во дворец Фридриха Великого, знаменитый Сан-Суси. Поначалу мне не хотелось уезжать так далеко от Берлина, ведь если мне понадобится вернуться в город, это потребует добрых полдня. Но затем я подумал — да какого чёрта? Те, кому я нужен, сами сюда приедут.
Сан-Суси ожидал меня, стоя посредине огромного зелёного парка. Это небольшое, но уютное одноэтажное строение сразу же приглянулось мне, понравившись много больше Шарлоттенсбурга. Сам дворец устроен на вершине пологого холма, что позволяет видеть весь город и широко разливающуюся перед городом реку Хафель. Во дворце мне показали его библиотеку, состоявшую из английских, французских и немецких книг — покойный король, как и наша Екатерина, дружил с Вольтером и имел репутацию «философа на троне». Вкус его чувствовался во всём: очевидно, он желал соединить здесь простоту с великолепием. По меркам других виденных мною дворцов, одноэтажный Сан-Суси поначалу мог показаться маленьким и низким, но, внимательно вглядевшись в его гармоничный экстерьер, всякий назвал бы его просто прекрасным!
Внутри комнаты отделаны со вкусом и богато. Фридрих обладал несомненным вкусом (даром, что педераст), и интерьеры своей резиденции выполнил в спокойных, гармоничных тонах. В круглой мраморной зале обращали внимание стройные каменные колонны, искусная настенная живопись и прекрасно набранный паркетный пол. Любимая комната короля, где он беседовал с мертвыми и живыми философами, оказалась вся убрана кедровым деревом. С горы, срытой уступами, которые закрывают один другой, так что, взглянув снизу вверх, видишь только одну зеленую гладкую гору, мы сошли в приятный сад, украшенный мраморными фигурами и группами. Дворец оказался окружён со всех сторон шпалерами виноградников, газонами, цветочными клумбами и прочими древесными насаждениями. Апельсины, дыни, персики и бананы росли в многочисленных садовых парниках; мне сказали, что здесь при Фридрихе были высажены 3000 фруктовых деревьев. И всё это великолепие венчали статуи богинь Флоры и Помоны, украшающие портал с обелиском у восточного входа в парк. Здесь великий Фридрих гулял с своими Вольтерами и Даламберами; увы, от этого всего осталась теперь лишь память…
Из сада прошли мы в парк, где встречается
Эх, как я пожалел, что рядом нет Наташи! Бросить бы всё и провести с любимой женщиной наедине несколько дней… Но увы, супруга сейчас далеко, в Кенигсберге, ухаживает за отцом и готовится к родам, а мне предстоит уйма важных дел…
Глава 11
На следующий день я получил письмо от Фредерика Сезара Лагарпа. Мой воспитатель уже год как был избран членом Директории Гельветической республики — зависимого от Франции швейцарского государства. Мы давно уже состояли в переписке, но с тех пор, как высокое назначение Лагарпа несколько выровняло наш статус, общение пошло намного интенсивнее и живее. С каждым посланием учителя я видел, как под влиянием обстоятельств улетучивается его республиканский романтизм, а живые примеры политического процесса наполняют старика яростью и желчью. Лагарп уже успел крепко поцапаться со всеми своими коллегами, безуспешно пытаясь вскрыть их интриги и коррупционные интересы. Столкнувшись с реальной политикой, бедняга Фредерик был вынужден крутиться, как уж на сковородке. В республике в это время продолжались волнения — одни кантоны пытались покинуть конфедерацию, в других брали верх якобинцы, третьи вдруг начинали неуместную внешнеполитическую активность, сносясь от с Австрией, то с Пруссией. Иной раз восстания подавлялись силой оружия, что причиняло пацифисту и добряку Лагарпу невыразимые душевные муки. Увы, дела у него шли всё хуже: большинство кантональных советов становился все менее республиканскими и более олигархическимиучреждениями и вставали в оппозицию к Директории. К тому же, Сезару приходилось бороться с хищной Францией, стремившейся полностью поглотить Швейцарию. В прошлом, 1799 году, в целях прекращения несогласий между Советами и Директорией Гельветической республики, а также для умиротворения неспокойных кантонов, Лагарп решил и сосредоточить всю власть в своих руках, став первым консулом республики. Однако план на восстание, запланированное на ночь с 8 на 9 декабря, не удался из-за нерешительности его двух сотоварищей, и теперь положение моего учителя в политической системе Гельветической республики сильно пошатнулось. Со дня на день он ожидал ареста по обвинению в измене и попытке узурпации власти.
В письме Фредерик Сезар поздравлял меня с победами, и предостерегал против «злоупотребления достигнутым положением»
«У вас, Ваше Величество, сейчас может возникнуть искушение снискать лавры Александра Македонского, создав новую великую империю. Но помните — Европа — это не дикая Персия; её правители снискали у своих подданных много более уважения, чем сатрапы, низвергнутые древним героем. Решительное перекраивание сложившихся уже европейских границ приведёт к самым ужасающим последствиям. До меня доходят самые невероятные слухи: о низвержении династии Гогенцоллернов, о разделе Прусского государства на отдельные области, поглощении Восточной Пруссии, о передаче Польше немецких земель. Всё это крайне тревожит и заставляет задуматься о судьбах людей, проживающих на этих землях в столь смутное время. Ужели вы, кого я запомнил исполненным добродетели, станете причиною несчастья столь многих безвинных людей?» И далее — две страницы стенаний и нравоучений. Узнаю старину Сезара…
Взявшись было ему ответить, я, было, начал диктовать секретарю обычный вежливый ответ, состоящий, как обычно бывает, из воды и обтекаемых, как горная форель, фраз, но затем вдруг задумался. Швейцария, нейтральное государство в центре Европы, и мой старый знакомый во главе её правительства… А ведь это своего рода знак, перст судьбы! Швейцария, нейтральная страна, в моем родном мире служила удобной площадкой для международной политики — отчего же в этой реальности должно быть иначе?
От возбуждения я вскочил с кушетки, и, нервно комкая письмо Лагарпа, начал бегать из залы в залу, вызывая недоумённые взгляды Николая Карловича и Карла Фёдоровича, незнакомых еще с такой моей манерой размышлять. Вот что мы устроим! Общегерманский конгресс! Международная конференция в Женеве, где я, собрав представителей немецких земель, определю политическое устройство центральной Европы, а заодно познакомлю (пока только лишь поверхностно, в виде некоего «Окна Овертона») с нашей с Кантом химерою — всемирным государством.