Блошиный рынок
Шрифт:
Это только потом Церковь стала запрещать человеческие жертвы. Предлагалось замещать их монетами, крестами или другими, тоже не живыми, подношениями. Так ставили дом на граве мурат-царъ, иначе именуемой татарником, которая приравнивалась к животной или человеческой жертве и оберегала людей и домашний скот от нечисти.
— А на живой-то душе все лучше стоит, — говорил дед Власий. — Хотя бы на петухе, на козле, на собачьей голове. Думаешь, почему в новый дом первой кошку запускают или петуха? А потому, что их душу отдают доможиру вместо хозяйской. Кто первым в дом войдет, первым и помрет. Зато умилостивит домовейку. Тот-то все
В новый дом переезжать надо ночью, в полнолуние, чтобы жизнь была полной, прибытливой. Из старого жилища в новое по улице идешь с иконой, кошкой или петухом. И домочадцы следом. Хорошо, если ни одна собака не гавкнет по пути. Потом дверь отворяешь, кошку или петуха запускаешь, чтобы первыми вошли. Потом дети идут, а потом уж взрослые. Петуху-то зерна вперед сыпанешь, а кошку просто так. Если упираться будет или из дома убежит, то разворачивайся и уходи — не будет нормального житья. Ищи кого другого, чтобы первым зашел, на чью голову дом станет.
Или вот мастер-строитель во время закладки фундамента пойдет да измерит кого-нибудь живого меркой, а потом ее зароет в угол будущего дома. Как это измеренное живое помрет, кошка ли, собака ли, человек ли, так в мерку и войдет, домовым станет. По привычкам домового можно потом понять, кого мастер измерял. Кошка будет царапаться, мявкать. Человек вот тоже характер покажет, как при жизни был... Смотря на чью голову дом поставлен.
— Что же, и ваш дом стоял на такой голове? — с замиранием сердца спрашивал я.
— Почему же стоял? Он и до сих пор целехонек.
А бывает еще, что животные не ко двору приходятся. Домовой их не принимает. Если хозяйки скотину после покупки специально с домашней нечистью знакомят, просят покровительствовать, беречь и любить, то про кошек и собак, которые сами призваны беречь дом от мышей и крыс, охранять семью и просто приносить радость, особо и не спрашивают. А там как выйдет: либо подружатся, либо один другого изничтожит, выпрет из дома. Потому у колдунов да колдовок часто их бесы-работнички котами оборачиваются, а настоящие животные у них не приживаются. Да и сами еретики, если хотят кому голову заморочить, напускают на себя вид либо кошки, либо собаки, либо свиньи. И если свинья опасна сама по себе, и без оборотничества остерегаться будешь, то на забежавшую во двор кошку или на пристроившегося у ворот пса и внимания не обратишь.
Хуже всего тому, кого оборотили против его воли. Он и в лес не заходит, и в дом не забродит, болтается между мирами: ни в мире людей по облику, ни в мире зверей по сознанию. Сырого мяса не ест, настоящих животных сторонится — те чуют человечий запах, легко задрать могут. Приходит к своему дому, стоит и смотрит, вдруг его каким-то образом узнают и накормят. Вот такой вот, поврежденный. И когда к человеческому облику обратно возвращается, все равно поврежденный, словно осталась у него от нечисти какая-то неправильность. Вот потому, когда заговор на поиск человека произносишь, обязательно надо добавлять: «какого взял, такого нам и приставь», не знаешь же, жив он на данный момент или нет и не изменен ли в какого зверя или даже вещь.
Так говорил мне дед Власий, но в оборотней я совсем не верил. Обижался даже, что дед меня за малыша держит, сказки рассказывает. Хотя у него и не всегда понять было, где быль, где небыль, где показалось, а где настоящее.
Впрочем, сейчас у меня, пожалуй, есть объяснение.
Часто можно услышать, как
И пока этот нечаянный посторонний свидетель застыл в обалдении, особенно от вида голой агрессорши, на его глазах внезапно происходит жестокое убийство. Совершенно неожиданное, поскольку предыдущее поведение преступника никак не предвещало такую развязку. Только что он мялся, боялся, ничего не предпринимал, и вдруг такое... А парень-убийца спокойно отряхивается и уходит, будто ничего такого не произошло. Он избавился от колеса, обычного деревянного колеса, которое вопреки законам физики и логики нападало на него. И морок с него спадет только утром, при свете дня.
Только обычно посторонних очевидцев не бывает. Колдуны стараются при свидетелях свои проклятые делишки не проворачивать.
***
Продавец, молодой парень, видя мой интерес, немедленно достал из-под столика коробку, в которой лежало штук десять зажимов для бумаги не только в виде рук, разных размеров и разной степени заржавленности, и принялся расхваливать товар, убеждая брать всю коробку, не стесняться.
Действительно, чего тут стесняться! Я взял самую дешевую «руку маркизы», самую маленькую и с пятнами ржавчины. Немного расстроил парня-продавца. Зато вообще не торговался, хотя мог бы. Дешевая-то она была только по сравнению с другими «руками маркизы», а не сама по себе.
Меня эта «рука», разумеется, ни разу не ущипнула. Обычный зажим для бумаг. Но я, пока ехал на автобусе домой, застукал сам себя за тем, что сижу и прихватываю рукав своей куртки «рукой маркизы». А придверного коврика у меня никогда и не было.
А если про оборотней говорить, я вот вспомнил рассказ еще одной попутчицы, мы в плацкарте вместе ехали. Она не мне конкретно, конечно, рассказывала, а своей спутнице, но в поезде в такой тесноте трудно случайно не подслушать.
Телефон
Людка у нас тогда маленькая еще была, лет пяти. Но хулиганистая, бойкая. Трубку телефонную раньше всех хватала, разговаривала, надо, не надо, первая на звонок неслась. Ну чаще всего родственники звонили, знакомые, знали ее привычки.
А телефон у нас громкий был — трубку можно к уху не подносить, орет так, что в соседней комнате слышно. Это у нас дед глуховат был, и что-то там в аппарате настроили для него, с тех пор так и осталось. Деда уж нет давно, а мы все, как глухие, этот ор слушаем.