Блошиный рынок
Шрифт:
Когда мы попривыкли друг к другу, дед Власий начал водить меня по блошиным рынкам. Сначала в нашем городе, потом на окраинах, в пригороде. Кто-то водит внуков в парки на аттракционы, в кино, в зоопарк, а мой дед водил меня на барахолки. Что ж, блошиные рынки вполне заменяли все эти развлечения.
Мы всегда возвращались домой вовремя, до того, как родители приходили с работы. Дед провожал меня до квартиры, причем всегда заставлял подниматься не на лифте, а пешком, несмотря на свою хромоту. У дверей на прощание крепко сжимал мое плечо, разворачивался и без лишних слов спускался вниз по лестнице, шагая по ступенькам
Поэтому я был спокоен, когда мы однажды уехали очень далеко, в другой город, на поезде. Я был полностью уверен, что родители в курсе дела.
Когда вернулись, дед довел меня, вопреки устоявшейся традиции, не до квартиры, а до угла моего дома и сказал, что торопится. Сам же я дойду?
Смешно! Конечно, дойду!
А дома я обнаружил, что меня мать с отцом в розыск уже объявили. На столе фотокарточка моя лежала, в школе фотографировали. Мне совершенно не нравилась, выглядел на ней как тупица. И рядом — листок, вырванный из тетрадки в клеточку, где маминым почерком записаны были мои приметы: как выгляжу, во что одет.
Это абсолютно невинное развлекательное путешествие на блошиный рынок очень больно ударило по родителям. Особенно по отцу. Мама могла скандалить, рыдать, даже истерить. Но отец оказался в полной растерянности: как реагировать? Что он, как родитель, сделал не так?
Ведь мама начала обвинять именно его в моем «побеге», потому что за собой никаких ошибок в общении и воспитании не смогла найти. Или не искала. Я же только и мог, что повторять:
— Я не сбегал! Я с дедом Власием ездил!
— С каким еще Власием?! — кричала мама.
— Ну какой у нас еще может быть дед Власий, мам! С папиным отцом, с дедушкой!
Мать плакала:
— За что ты так с нами? Кого ты покрываешь, сыночка? Дед твой уж три года, как умер. Папа ездил хоронить. Не говорили тебе, не хотели расстраивать. Но ты же не маленький, догадаться мог бы!
Я смутно припомнил, как мама украдкой плакала, а очень угрюмый папа в командировку уехал. Действительно, мог бы догадаться: раз родители не ссорятся, значит, причина такого поведения только одна — кто-то умер.
Тщетно я доказывал отцу, что не собирался никому делать больно, никого таким образом наказать и совершенно не хотел никаких конфликтов. Упоминание о деде Власии дезориентировало папу.
Был громкий скандал с выяснением в милиции личности уведшего меня «незнакомого мужчины» и угрозой поставить меня на учет как бегунка. Были походы к психологам и невропатологам, где я упорно отрицал дромоманию и доказывал, что никогда сам никуда не сбегал и думать об этом не думал, а ходил исключительно в сопровождении деда Власия, именно его, моего собственного дедушки, а вовсе никакого не похитителя и незнакомца. Я жаждал доказать родителям, врачам и милиционерам, что не вру.
Про Алексея Ивановича, у которого
А дед, как назло, приходить перестал, даже если родителей не было дома. Это было с его стороны особенно странно и нечестно, даже подло. Обида и злость — вот что я испытывал в тот момент. Внезапно я осознал, что понятия не имею, как связаться с дедом Власием. Он всегда приходил сам, я его специально не ждал. Все выходило само собой.
Родители продолжали утверждать, что дед Власий умер, в деревне телефона у него отродясь не было. Но он явно обретался где-то в нашем городе, и живой. Я же с ним общался! Он же общался с другими людьми!
У меня теплилась надежда, что родители ошибаются. Что папа каким-то образом — бывают ведь такие случаи — похоронил вместо деда Власия другого человека, только похожего на него. Произошла ошибка, путаница, а дед на самом деле жив-здоров. Вероятно, бродяжничает. Это, кстати, отлично объясняло, почему он никогда не приглашал меня к себе домой, где бы он ни находился. Почему ходил всегда в одной и той же одежде. Может быть, жил в таких же условиях, что и Алексей Иванович.
Тогда я сам начал разыскивать деда Власия, ходил по блошиным рынкам, ломбардам, антикварным лавкам разумеется, в пределах нашего города. Я трусил напрямую обращаться с вопросами к знакомым продавцам, то есть к тем, кого я знал в лицо и даже по именам. Слишком мелкий еще был, да и они смотрели на меня равнодушно, а иногда подозрительно, явно не узнавая. Думали, наверное, что я какой-нибудь воришка.
К тому же теперь-то я понял, что все продавцы, которые сразу замечали деда и обращались непосредственно к нему и с которыми он сам свободно общался, в следующие мои, уже самостоятельные, посещения рынка неизменно исчезали. Лоток был тот же самый, продавец — всегда другой. Выяснялось, когда я набирался смелости спросить, что предыдущий торговец либо сильно заболел, либо умер.
А вот продавцов, которые у некоторых лоточников были на подхвате, так сказать, вторым номером, я иногда замечал, но постоянно обстоятельства мешали их расспросить. А потом я даже пытаться перестал, когда вспомнил, что у них дед Власий непосредственно выяснял про ту или иную вещь, а вот покупать меня заставлял всегда у другого, главного продавца. Как я понимаю, у живого продавца. Живой покупал у живого, логично.
Несколько раз мне казалось, что я видел фигуру деда Власия то у одного лотка, то у другого, иногда окликал его, бежал за ним, но он и раньше очень ловко умел сливаться даже с небольшой толпой, уходил, несмотря на свою хромоту, и все мои погони заканчивались ничем.
Чтобы пропасть из виду, деду Власию было достаточно повернуться ко мне спиной. Так было всегда, как я раньше этого не понимал? На фотографиях, по которым я своего деда знал и помнил, он всегда был снят спереди или полубоком, никогда — со спины. Если дед уходил от меня прочь, то его быстро загораживали другие люди, спины других случайных прохожих. Когда спускался при мне по лестнице, то всегда боком, не спиной ко мне. Это происходило настолько естественно, что не вызывало подозрений, не акцентировало на себе внимания.