Блошиный рынок

Мастрюкова Татьяна

Каждый предмет моей коллекции — напоминание о деде Власии. Сторона его характера, намек на внешность и привычку. Я до определенного момента нечасто вспоминал слова деда. Никто из моих школьных и дворовых приятелей не называл меня странным или повернутым. Если что-то во мне и изменилось, то не настолько заметно.

Свои поездки на блошиные рынки я скрывал, не обсуждал ни с кем. Это оказалось очень просто — никто не спрашивает, а ты и не рассказываешь. Если бы спросили родители, я бы обязательно ответил. Но ведь чем меньше знаешь, тем крепче спишь...

Наверное, мне нужно было начать говорить обо всем самому,

начать первым. Наверное.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Дед

Мне было лет одиннадцать-двенадцать, когда на пороге нашей квартиры появился дед Власий. Я давно его не видел, больше знал по рассказам и фотографиям. Но все же узнал сразу, они с папой очень похожи были внешне.

Постучал в дверь, когда родителей не было дома. Я еще удивился, думал, может, звонок испортился. Как сейчас помню, это было самое-самое начало ноября. Я остался дома с больным горлом и повышенной температурой, а папа с мамой ушли в гости к друзьям на чей- то там юбилей. Я даже рад был, что никуда не придется тащиться в такую промозглую погоденку, выслушивать идиотские сюсюканья от незнакомых теток: «Ой как вырос! Настоящий жених! На пятерки учишься?», скучать за общим столом с неинтересными взрослыми разговорами.

Дед Власий снял сапоги и сразу по-хозяйски, как был в брезентовой куртке и с торбой через плечо, прошел на кухню, хотя я не помнил, чтобы он хоть раз у нас был.

Вымыл руки в кухонной раковине и тщательно вытерся полотенцем, которое мама впопыхах закинула на подоконник. Я не сказал деду, что это кухонное полотенце, не самое чистое. Впрочем, после деда оно стало гораздо грязнее, и я тем более промолчал. Зато налил ему киселя, который оставила мама для моего больного горла и который я терпеть не мог. Даже порадовался про себя, что потом можно маме соврать — мол, весь выпил. А вот деду Власию кисель понравился. Он пил его с таким наслаждением, будто бы вкуснее напитка и не пробовал. И суп съел, и котлету с рисом. Все, что я на правах гостеприимного хозяина выставил ему на стол.

— Крепко мы с твоими повздорили, но это наши взрослые дела, с тобой мы не ссорились. Ты уж не серчай, но прошу обо мне родителям не говорить. Так бывает в жизни. Не хорошо это, но и не сильно плохо. Придет время, так все вместе соберемся за одним столом.

Я пообещал молчать. Привык доверять взрослым.

Дед Власий огляделся, кивнул и сказал с утвердительным одобрением, сильно меня этим удивив:

— Икон-то у вас нету.

— У мамы в спальне есть, — поспешил вставить я, так неприятно резануло меня дедово замечание.

Как-то раньше не задумывался, и не обсуждали мы эту тему. А тут вроде не за чистоту, не за достаток похвалил, а за отсутствие икон.

Да, удивительно, что меня это задело. Вроде наоборот, в то время быть атеистом, верящим исключительно в научный прогресс, было нормально и даже приветствовалось. Так что дедовы слова должны были восприниматься как похвала нашему здравому взгляду на мир. А я поспешил это предположение опровергнуть...

Дед заметил мою реакцию и примирительно буркнул:

— Ну

есть и есть.

Посидели, поговорили по-взрослому, как мне по малости лет показалось. Посмотрел дед на мои лекарства, скривился: «Не то, все не то!» Но то советовать не стал: «Сам поправишься, без лекарств. Таблетки все выкинь».

Я уже плохо помню, о чем еще мы говорили. Вроде бы так долго и обстоятельно беседовали, а все немедленно улетучивалось у меня из памяти.

Потом дед Власий встал, на макушку мне ладонь положил:

— Сейчас я пойду, а ты спать будешь!

Как-то быстро собрался и ушел. А я, когда за ним дверь запер, еле успел до кровати доплестись, настолько быстро сон сморил.

Когда пришли родители, я уже не слышал, дрых без задних ног, зато утром мама радовалась, что помогли лекарства, что выпил кисель, поел. Не знаю. Голова была как чугунная, но горло зато практически перестало болеть. С одной стороны, вроде бы стало объективно лучше, с другой — будто бы произошло что-то неправильное, совсем не здоровое.

Хотел про деда Власия рассказать, но почему-то постоянно что-то мешало. Только заведу разговор, а тут либо телефон звонит, либо соседи пришли, либо что-то опрокинется или разольется, так что все суетятся и убирают последствия.

Я выздоровел, и дед Власий стал захаживать к нам в гости, но только когда отсутствовали родители. Как- то так совпадало, или он сам непонятным чутьем угадывал, но ни разу они не пересеклись. И, что удивительно, меня это ни разу не насторожило.

Одет дед Власий был всегда в одно и то же, в любое время года. Кажется, никогда не чувствовал ни жары, ни холода и даже не потел. И ходил с одной и той же торбой, к которой запрещал прикасаться.

Расспрашивал о моей жизни, о друзьях, о школе. Слушал ответы на свои вопросы, никак не оценивая, так что непонятно было, осуждает он, одобряет и вообще интересны ли ему мои рассказы.

Выслушав, начинал рассказывать сам. Странные, непонятные истории про совершенно неизвестных мне людей, даже, может быть, и не наших родственников. Потом я силился вспомнить детали, чтобы переспросить у родителей, но обнаруживал, что практически ничего не запомнил.

Сначала это даже пугало, но потом я успокоил себя, что это такая особенность дедова повествования — гипнотическая. А просить рассказать заново мне было стыдно. Решит еще, что я вообще его не слушаю, обидится.

Теперь я точно знаю, что главное я все же каким-то образом усвоил. Дедовы рассказы всплывают в голове внезапно и с такими подробностями, будто он специально мне их наговаривал для запоминания.

И еще, хотя теперь мне за это стыдно, мне льстило, что дед Власий частенько утвердительно говорил:

— Ты получше своего отца вырос.

Ведь если подумать, то это не мне комплимент, а моим родителям, которые сумели меня воспитать лучше, чем дед воспитал моего папу. Но вместо этого я тщеславно надувался, будто что-то представлял из себя.

У папы не было привычки ни ругать меня не по делу, ни хвалить просто так, по мелочам. Если я все делаю правильно, то зачем что-то еще говорить? Наверное, мне не хватало именно этого необязательного напоминания, отцовского одобрения. А дедовы слова, по сути негативные, будем честны, как раз и стали необходимым заменителем, дурацким пластырем.