Бог-без-имени
Шрифт:
— Ты ее тоже знал? — спросил Фьольвир.
Незнакомец вздохнул.
— Бывало. Но это не важно. Важно то, что Телеотт, стремясь скрыть свои похождения от Фенлиль, смастерил шкатулку. Резную деревянную шкатулку с рунами «турсуз» и «эбо» на стенках. А на крышке была выложена рубинами неправильная руна «энхуз», меняющая живое на неживое. Стоило кому-нибудь коснуться шкатулки, как он оказывался внутри нее, пропадал из всех миров. Не то, что Фенлиль, сами Йорун с Хэнсуйерно не могли обнаружить пропавшего, а уж им-то были ведомы все уголки земных и посмертных миров, поскольку они были их создателями.
Стоило
Телеотт же изображал недоумение и с обидой восклицал, что не заслужил и ничтожной доли тех подозрений, что он ловит во взгляде несравненной, распрекраснейшей и обаятельнейшей супруги.
Впрочем, долго длиться обману было не суждено.
Незнакомец замолчал, вскинул голову, и на губах его заиграла странная улыбка.
— Что там?
Фьольвир обернулся и увидел далекие красные сполохи над заливом.
— К ночи догорит, — сказал незнакомец.
— Может, мы зря? — спросил Фьольвир.
— Нет, — качнул косматой головой его спутник. — Должен быть знак. А огонь — хороший знак.
— Знак кому?
Незнакомец не ответил. Лодку несло вперед, к открытой воде. Холодный туман накрывал берега, прятал сосны и скалы. Темнело. Вода хлюпала на дне лодки.
— Однажды Телеотту надоело, что Фенлиль носится туда и сюда с горящим взором, мешая ему развлекаться, — продолжил незнакомец свой рассказ, сделав несколько гребков, — и он попросил ее: «Загляни-ка, милая, в шкатулку. Там тебя ждет изумительное ожерелье моей работы».
— Заглянула? — спросил Фьольвир.
— Она была богиней любопытства, а не богиней мудрости. Ну и, конечно, пропала. Целую неделю после этого Телеотт блаженствовал в обществе десятка разных женщин, пока разъяренная Наккинейсе не вломилась во дворец в поисках сестры. Как рассказывали свидетели, Телеотт носился из одних покоев в другие, из термы в пиршественный зал, из зала — во внутренний сад, из сада — через комнаты слуг — опять в покои, а за ним летали блюда, вазы, щиты, ковры, камни, мраморная плитка, сорванные со стен полотна, освежеванный, но еще не зажаренный бык, мечи, стрелы, одежда, рабочие инструменты. Все эти предметы стремились его ударить или наподдать ему пониже спины. Спасения от них не было.
О, ярости своей жены побаивался даже Йорун.
В конце концов, избитый вещами Телеотт сдался и рассказал о шкатулке. Фенлиль выпустили наружу, и тут выяснилось, что для богов внутри не существует ни времени, ни пространства, они не могут там применить свои силы и вообще едва себя осознают. Мало того, выбраться самостоятельно из-под крышки с руной «энхуз» не имеют возможности даже верховные боги. Наккинейсе испробовала шкатулку и была в ужасе. Она хотела тут же разломать ее, но, подумав, отнесла мужу.
Так шкатулка перешла к Йоруну.
— Это сказка? — спросил Фьольвир.
Незнакомец хмыкнул.
— Это жизнь,
— Я думал, боги другие.
— Такие же, как и люди, — сказал незнакомец. — Возможностей у них побольше и забот побольше, как с вахенами, а так…
Он опустил руку, набрал воды в ладонь и умыл лицо, пригладил волосы. Блеснули голубые глаза.
— Со временем, конечно, боги портятся, — сказал он. — То ли изначальная тьма на них так влияет, то ли собственное могущество. Но портятся, это точно.
— Наш Аттитойне не портился, — сказал Фьольвир.
— Это который почти медведь?
— Да.
— В строгом понимании, он и не бог, ваш Аттитойне, — сказал незнакомец. — Он, скорее, дух, ваэн, природная сила. В некотором смысле, конечно, бог, но очень особенный.
— Он нас хранил, — сказал Фьольвир.
Незнакомец кивнул.
— Здесь он молодец. Я с ним пил, но он, стервец, потребляет только мед. И мычит все больше. Ничего не понять, что мычит.
Он легко переменил позу, поджав под себя ногу, и повернул голову по направлению движения лодки. Впереди клубился туман, слева высилась белая скала.
— Выходим в море, — сказал Фьольвир.
— Давай-ка держаться берега, — предложил незнакомец.
Несколькими гребками они взяли ближе к скале. Туман неожиданно нахлынул стеной и объял лодку. Пропал залив, пропало небо, пропали, казалось, всякие звуки. Белый столп скалы какое-то время еще виделся сквозь серую слоистую пелену, но скоро исчез и он. Стало жутко холодно. Дыхание спутников вырывалось густым паром. Фьольвир опустил руку к воде и обнаружил, что она стала едва ли не ледяной. Пальцы мгновенно скрючились.
— Такого не было раньше, — сказал он, пряча окоченевшую ладонь под мышку.
— Ну, мы же подали знак, — весело сказал незнакомец.
Туман то глотал его фигуру на носу лодки, то, видимо, не умея переварить, отхаркивал обратно.
— Кому мы подали знак? — спросил Фьольвир.
Незнакомец показал пальцем в небо.
— Там же никого нет, — сказал Фьольвир.
— Ошибаешься, братец.
— И кто там?
Доброхот не ответил. Внезапно в сером безмолвии послышался звук. Что-то заскреблось о борт. Фьольвир наклонился, и увидел мелкие льдинки, притирающиеся к лодке. Сначала их было немного, но скоро с моря нанесло столько, что под ними скрылась открытая вода. Туман стоял плотно, но в нем, кажется, кипела невидимая работа: крепли, росли, наползали друг на друга льдины, потрескивали и, смерзаясь, превращались в белое ледяное, протянувшееся, наверное, до самого Морозного замка полотно.
Хрустальный звон поплыл над заливом.
— Это что, тоже знак? — спросил Фьольвир.
— Почти, — сказал незнакомец.
Он перехватил весло так, словно собирался им от кого-то защищаться. Вода на дне лодки замерзла, и Фьольвир с трудом освободил прихваченную ледком ногу. По примеру спутника он тоже взял весло в обе руки.
— И что да…
— Тс-с-с! — прошипел незнакомец.
Фьольвир насторожил слух. Звон плыл со всех сторон. Дон-дон-дон. Словно кто-то на собачьих упряжках с колокольчиками пересекал замерзшее море. Много упряжек. Много колокольчиков. Потерялись люди. Бегут мохнолапые, круглоголовые тиккси, сбившись в тумане с пути.