Бог бросил кости
Шрифт:
— Ты задумывался, что отличает прошлое от будущего? — спросила Гвен, посмотрев вдаль, на сверкающий горизонт.
— Мне кажется, ответ «величина энтропии» здесь не будет достаточно уместен, — Гидеон рефлекторно проследовал взглядом от глаз Гвен до заходящего солнца.
— Ты мог замечать это, — Гвен говорила так, словно её горло стягивало ремнём. — На Кубусе все дни похожи друг на друга. Не было в нашей жизни событий, которые бы делили всё прожитое время на «до» и «после»… Кроме смерти Персиваля.
Гидеон нахмурился и одними зрачками посмотрел вниз.
— Ты хочешь
— Мир — вряд ли. Но сможем ли мы всё так же спокойно садиться в Истребитель, если будем знать, что больше не неуязвимы? Что если следующим событием, которое разделит нашу жизнь надвое, будет наша собственная смерть? — Гвен сжала ладони в кулаки, глядя в бесконечность сквозь поверхность Кубуса. — Ты слышал, что сказал нам Франц на собрании? Он ясно дал нам понять, что с этого дня всем нам стоит быть осторожнее. Он в смятении, Гидеон. По нему сложно это понять, но он сам не до конца понимает, что происходит. А если не понимает Франц — понимает ли Агмаил? Есть ли у него расчёт, что будет с нами дальше?..
— Гвен.
Она подняла взгляд и увидела, как Гидеон без тени привычной усмешки смотрит ей прямо в глаза.
— Не забывай, кто мы. Не забывай, что мы можем. И главное, что можешь сейчас конкретно ты — расщепиться и здраво оценить обстановку.
Мир в глазах Гвен резко приобрёл ясные очертания, и краски стали ярче. Она почувствовала укор, дала ему проникнуть до глубины её сознания словами «Как ты могла забыть?», а в следующий миг…
Очистить. Разделить. Пробудить.
— Хорошо, — ответил Гидеон.
Это всего лишь очередная задача, подумала Гвен. И ответ на неё — выживание, нет: победа. Сознание строило цепочку за цепочкой, пульс в висках утих, а кулаки разжались. Эта задача не была похожа на все предыдущие, но это была задача — как жить в мире, где Атексеты способны сбить Рыцаря? И как давно в подобном мире им приходится жить?
— Что-то мне подсказывает, что на этом всё не закончится, — сказал Гидеон. Когда-то люди уже жили в зыбком мире случайностей и катастроф, это для нас естественно. Если стабильность поддерживал Агмаил, но она была нарушена — значит, Агмаил потерял над ней контроль, и есть вероятность, что он не сможет его вернуть. Я пока не утруждал себя байесовскими расчётами, но…
— Слушай, Ги, — перебила его Гвен. — В любом случае нам необходимо форсировать проблему. Если обстоятельства готовятся дать нам бой, мы должны выступить первыми. Контроль над ситуацией — наша приоритетная цель. Если Агмаил не способен контролировать покой, мы должны повелевать хаосом; следует быть более полезными, чем просто непобедимые разрушители дронов.
Ещё одна длинная тень скользнула по террасе, накрыв на миг двух Железных Рыцарей — и стоящего совсем близко человека с тонкой чёрной тростью, с печалью в глазах наблюдавшего за ними.
— Ну почему, почему, почему?!
Роберт Мацело ударил кулаком по столу, наблюдая за графиком на экране. Тот слабо подрагивал в такт слабым шумам в оборудовании — но ни капли не приближался к теоретическому предсказанию,
Мацело щёлкнул тумблером и правой ладонью зарылся в густые волосы, откидывая их назад. Глубоко вздохнул и закрыл глаза.
Он понимал, что что-то упускает, чувствовал, что эксперимент несовершенен, а расчёты верны — однако вместе с этим он помнил, что когда-то бросил себе вызов: закончить эту работу в одиночку. Теория, эксперимент и победа — всё должно достаться одному человеку, и этот человек с глухим стуком уронил голову на стол.
Институт Познания Атексетов находился вплотную к Институту Фундаментальной Физики, где работал Мацело — поэтому вскоре Роберт открыл дверь в лаборатории Зормильтона и оказался лицом к лицу с Францем. Тот кивнул ему и уступил дорогу.
— Роберт, — раздался голос из глубины пространства. — Это ты?
Зормильтон выглянул из-за Атексетской машины и через силу улыбнулся.
— Проходи, проходи, располагайся, печенье в шкафу, где обычно…
Мацело проводил взглядом его фигуру, перемещающуюся от машины к столу и бессильно упавшую в кресло.
— Альмер, — обеспокоенно спросил он. — У вас что-то не так?
Зормильтон махнул рукой в неопределённом жесте — Мацело счёл это знаком приглашения и подошёл поближе.
— Франц был здесь, Роберт, — Зормильтон вздохнул и закрыл глаза. — Слухи не врали, Персиваль погиб.
Мацело ошеломлённо глядел на Зормильтона, который сидел в кресле, свесив руки. Стоило разуму осознать новость, как все мысли покинули его, и желания поддержать, сказать что-то, предложить выход, разузнать подробности заклинили способность думать целиком. Роберту оставалось лишь стоять рядом, и он уже начинал злиться на себя за неспособность что-либо предпринять.
— Франц предупреждал меня, — сказал, наконец, Зормильтон, и его морщинки в уголках глаз приобрели гораздо более яркие очертания. — Он говорил что-то о том, что мир скоро изменится. Франц приходил напомнить мне, что моя работа должна быть завершена в кратчайшие сроки — ведь со смертью Персиваля отсчёт времени начался, и Агмаил скоро придёт за результатами…
— Вы хотите сказать… — Мацело не мог подобрать слов. — Франц сказал вам, что Второй Набла уже близко?
Зормильтон с усилием распахнул глаза и опрокинул голову, встретившись взглядом с Робертом.
— Именно так, друг мой. Тебе вряд ли известны правила, но если вкратце — избранники Агмаила должны успеть закончить всё до явления Второго Наблы. Но без Персиваля я вряд ли смогу понять, откуда эта рингусова дрянь черпает свои силы…
Мацело чувствовал отчаяние. Больше всего на свете он не любил ощущение того, что он что-то не может — ощущение, которое всё чаще настигало его в жизни. Проваливались его эксперименты, вставали недвижно расчёты, но невозможность помочь другу — худшее, что он встречал на своём пути. Помощь с проблемой из чужой специальности была принципиально невозможна, думал Мацело.