Богатырь сентября
Шрифт:
Это была правда: нарядные, для пира надетые кафтаны и сапоги немало пострадали от нескольких ночевок на земле и на палубе корабля.
– Утром вам баню приготовят, – пообещала Медоуса и ушла, лукаво взглянув на Салтана.
Оставшись один, он разделся и сложил одежду куда было сказано – и та исчезла, одна вещь за другой, едва коснувшись лавки. Салтан покрутил головой, но делать нечего: не просить же корыто, чтобы самому стирать кафтаны себе и сыну. Вообразив это зрелище, он чуть не рассмеялся. Потом огляделся. Убранство было не хуже, чем в его собственном дворце: зеленовато-голубые стены расписаны тонкими плетистыми травами и цветами, красными и синими, два стрельчатых окна с цветными мелкими стеклами, сейчас закрытые снаружи ставнями, низкие лавки стоят на львиных лапах вместо ножек и крыты, похоже, львиными
В пышной перине царь едва не утонул, кое-как приспособил слишком высокую подушку и задул свечу. Закрыл глаза, но сон не шел: несмотря на усталость, Салтан чувствовал себя бодрым, и не только телом, но и умом. Внезапная встреча растревожила давние мысли. Вернувшись с войны и не найдя дома ни жены, ни ребенка, он пришел в страшный гнев – приказывал же ничего не делать с той «неведомой зверушкой», которая якобы родилась у Елены, а ждать его возвращения. Но бояре с самим Дарием во главе показали ему грамоту с приказанием забить жену с ребенком в бочку и пустить в море. Под приказом стояла его собственная подпись: Салтан как ни вглядывался, не мог определить подделки. Сам он был уверен, что не подписывал такого ужасного приказа, но как об этом могли знать бояре в Деметрии-граде? Налицо был заговор. Он даже пытался его расследовать, хоть и понимал всю опасность этого дела. Кому помешала Елена – было ясно и без следствия: тем боярским родам, чьи дочери даже не вышли на смотрины, потому что молодой царь раньше назначенного срока оказался женатым. Да на ком – на безродной сироте, с приданым… как там Елена недавно сказала? Два липовых котла, да и те сгорели дотла? Выбери он, как положено, на смотринах дочь воеводы Евсевия, боярина Вифония, Руфина или еще кого – у него хотя бы появился союзник против всех остальных, обиженных. Но он своим выбором оскорбил сразу всех, да еще среди женской челяди воцарились две вредные старые девы, Ироида с Варварой, его новоявленные свояченицы, и повитуха, их родственница, которую они же привели. Салтан не очень хотел знать, кто из бояр погубил его жену с ребенком, и только чувство вины перед Еленой побуждало его искать истину.
Но розыск вышел короткий и бесплодный. Обе грамоты подменили, но где, когда? Гонец исчез бесследно, Салтан не мог даже вспомнить его имени.
Теперь-то Салтан понимал, кто это сделал. Те же невидимые руки, что нынче вечером прислуживали ему за столом. Слуги той госпожи, что может предстать хоть девой, хоть старухой.
Но почему?
Внезапно в спальне посветлело. Повернув голову, Салтан обнаружил, что свечи в высоких серебряных подсвечниках снова горят. И тут же дверь бесшумно растворилась, и внутрь скользнула… гостья? Хозяйка?
Медоуса была по-прежнему в облике молодой девы, но теперь на ней осталось только нижнее платье из тонкого бледно-голубого, с льдистым сияние шелка. Платье было широким, но тонкий шелк нежно льнул к телу, позволяя рассмотреть, что под этим платьем больше ничего нет. Корона с широкими жемчужными лучами тоже исчезла.
Прикрыв за собой дверь, Медоуса пошла к кровати. Салтан приподнялся, глядя на нее в тревожном ожидании. Улыбаясь ему, Медоуса подошла вплотную, села на кровать – и вдруг в руках ее оказался золоченый поднос, а на нем – два небольших золотых кубка с резьбой, красные и желтые яблоки, синий и медово-желтый виноград, заморские красно-рыжие персики, тонко нарезанный пахучий бледно-желтый сыр на серебряном блюдечке, на другом – ломтики красной рыбы… Поставив поднос на тонкое пуховое одеяло, Медоуса забралась на кровать с ногами и показала на кубок:
– Угощайся, Салтан Салтанович! Вижу, что ты не спишь – пришла тебя беседой развлечь.
Салтан сел на перине. Пить с ней его не тянуло, а вот побеседовать очень хотелось. Ее приход был прямым ответом на его мысли – услышала она их, что ли? И это может быть.
– Ну, давай побеседуем…
– Пей, не бойся! – Видя, что он медлит взять кубок, Медоуса взяла другой и
Салтан взял второй – жидкость внутри была темно-красной, как свежая кровь. Принюхался – это было красное вино, диковина заморская, но ему неплохо знакомая.
– Не бойся меня! – Медоуса наклонилась к нему и ласково положила руку на его руку. – Я вам двоим зла не желаю и вреда не причиню. Скажу прямо – нужны вы мне. Живыми, здоровыми и бодрыми. Желаю я того же самого: чтобы сынок твой до Волотовых гор добрался и Кику мою себе воротил, вместе с городом. Буду вам помогать, чем могу.
– Нужны? – Помедлив, Салтан все же отпил от кубка – вино на вкус было хорошим, без подвохов. – Для чего? Я вот сейчас вспоминал… Ты Гвидона при родах принимала. А давеча, на острове, когда я приехал – и вы три со мной, – повинились, мол, вы ту грамоту подменили и Елену с чадом в море спровадили. Девки сказали, мол, по глупой зависти, что младшей сестре повезло царицей стать, а их, старших, работящих да умелых, в прислугу определили. Моя вина, я сам дурак – мне бы не тешиться над ними, а замуж выдать. Они хоть и не красотки, Елене не чета, зато хозяйственные. Иной боярин такой жене был бы рад, особенно который вдовец. Будто у меня во в дворце блины печь и полотно ткать некому!
– Жалеешь, что так с ними обошелся? – Медоуса прищурилась.
– Жалею, да что теперь толку? Сделанного не воротишь. Знать бы еще, где они теперь… Словом, я и поверил им – от зависти и досады и не того еще сотворишь. Но ты!
Поставив кубок назад на поднос, Салтан наклонился и сам взял Медоусу за руку.
– Уж не тебе было завидовать – что тебе в царском троне! Ты захочешь – у тебя их сорок будет, разве нет? Ты девок научила в Святки прясть, хоть и не по обычаю то. Ты сына моего приняла. Зачем же погубить хотела? Без тебя бы его на свете не было, а я бы на боярышне женился и Елены вовек не знал.
Медоуса не сразу ответила; полуприкрыв глаза, она будто в задумчивости рассматривала Салтана, его мускулистые смуглые плечи, грудь с золотым крестом на цепочке. Кроме креста, на нем ничего и не было, только еще одеяло, но об этом он не беспокоился – кого и чем он тут может удивить? Однако пауза затягивалась, и против воли мысли Салтана свернули туда, куда и должны идти мысли молодого мужчины наедине с молодой красивой женщиной.
Наконец Медоуса подняла глаза и взглянула ему в лицо.
– Умен ты, Салтан Салтанович, – вздохнула она, вроде и восхищаясь, и сожалея. – Хоть и молод…
– Я с семи лет один на троне. На войне два года провел, всякое повидал… Измену пережил, молодой жены с чадом лишился. Тут или думать научишься, или курам на корм пойдешь.
– Ну, слушай. – Медоуса взяла с подноса синюю виноградинку, задумчиво положила в рот, и Салтан не мог оторвать глаз от ее ярких губ, пока она жевала. – Есть белый свет, и есть темный свет. В белом свете одни силы правят, в темном – другие, и даже я всех тех сил не знаю. В Подземье Кощеевом стоят горы Волотовы, и живут в них волоты – те, что прежде людей землей владели да после под землю ушли.
Салтан кивнул: сказаний о волотах он знал немало.
– И жизнь их идет своим порядком. Солнце днем над землей на конях ездит, ночью – под землей на лебединых крыльях летает, стало быть, когда у вас день, у них ночь.
– А сейчас-то мы в каком свете: белом или темном?
– Сейчас мы на границе меж тем и другим. Куда я выведу отсюда, туда ты и выйдешь. И у них, у волотов, свои порядки заведены, как у людей, свои обычаи, только все наоборот. А есть и такие там чудища, коим никакие законы не писаны, обычаи неведомы. Вышел раз летом, в самый праздник Купальский, князь волотов Мракота из дома, стал свое хозяйство проверять – а лучшего его быка и нету. А виден только след такой, будто змеи огромные проползли. Взял он свою дубину любимую, самую большую, из цельного дуба кряковитого вытесанную, и пошел по тому следу. Шел, шел, до самых темных пещер добрался, куда и ему-то идти было боязно, ибо живет там тьма предначальная. И нашел Мракота в дальней пещере своего быка, а при нем – чудище: выше пояса оно как женщина, а ниже бедер вместо ног – четыре хвоста змеиных. Во времена незапамятные была она богиней и целые народы порождала, а ныне ушла в глуби земные и никто уже о ней и не помнит. Но лицо и телом женским была она столь прекрасна, что позабыл обо всем Мракота и вступил с ней в супружество…