Богатырь сентября
Шрифт:
Они сделали еще несколько шагов, и тут ближайший череп, сидевший на воротном столбе, заговорил.
– Куда путь держите, добры молодцы?
Голос его звучал глухо и невнятно, как из-под земли.
– Ищем мы Медоусу-Стражницу, – ответил ему Салтан. – Пропустил бы ты нас.
– Пущу, если скажете мое имя. А не скажете…
Череп выразительно защелкал челюстями.
– Может, Кондрат? – сказал Салтан.
– Нет. – И опять щелк-щелк.
– Может, Матриниан?
– Нет. – Щекл-щелк прозвучало еще более грозно.
– Ну тогда… Звать тебя Константин-Не-Пускаю-Через-Тын-Щелк-Щелк-Горло-Перезрызолк.
–
Ворота сами собой раскрылись.
– Ждут вас, – ехидно заметил череп им вслед. – Ох, ждут!
Проходя, Гвидон вдруг заметил, что ворота сделаны не из досок, а из костей человечьих. Но стиснул зубы и смолчал: пятиться поздно.
Мерцание мертвых глаз осталось позади, но два гостя хорошо видели дорогу: Гвидон и здесь источал свет, хоть и более слабый, чем в лесу. При нем видно было, что перед ними глухая стена.
– Избушка, избушка! – позвал Салтан. – Развернись к лесу глазами, к нам воротами. Нам не век вековать, одну ночь ночевать. Пусти прохожих людей.
Избушка начала поворачиваться. Путники замерли, глядя, как ходят ходуном толстые бревна, как сыплется из щелей всякий сор, как дрожат деревца на крыше. «Сейчас рассыплется, и не узнаем ничего!» – мелькнуло у Салтана в мыслях.
Но избушка не рассыпалась. Она замерла, и теперь в стене, обращенной к гостям, виднелась низкая дверь. И пока Салтан собирался с духом, чтобы в нее постучать, она раскрылась сама.
Внутри была тьма. Живая, дышащая тьма. Это она отворила дверь и ожидала гостей. Или угощения?
– Избушка, избушка! – позвал Салтан. – Нам в тебя лезти, хлеба ести.
– Сперва скажи, как мое имя? – проскрипела дверь и покачнулась, будто намекая на будущий удар.
Гвидон дрогнул и чуть попятился. Видал он разные чудеса, но разговаривать с дверью… К тому же и голос у нее был скрипучий, противный донельзя.
– Батя! Почему дверь разгов-варивает?
– Не сама дверь, – шепнул Салтан. – Дух-сторож в ней живет. Может, Устинья? – громко сказал он.
– Нет-нет-нет, – проскрипела дверь.
– Может, Еликонида?
– Нет-нет-нет! – со злорадством ответила дверь.
– Ну тогда звать тебя Лукерья-Сторожу-Придверья-Хрусть-Хрусть-Спину-Переломлюсть.
– Эх, догадались! – со злобой скрипнула дверь. – Ну, проходите!
– А теперь мое имя скажи! – заржал вдруг лошадиный череп на низком коньке крыши, и глаза его полыхнули.
Гвидон вздрогнул и отшатнулся от неожиданности. Салтан подтолкнул его локтем и сделал знак: отвечай!
– М-может, Степанида? – нахмурившись, вспомнил Гвидон недавний разговор с Тьмой-девой.
– Нееет! – заржал лошадиный череп.
– Может… Ми… Мат…
Салтан ударил его локтем: ответ дается только три раза!
– Мастридия! – с облегчением вспомнил Гвидон.
– Нееееет! – пронзительно, с торжеством взвизгнула лошадь.
– Звать тебя Ульяна-Падаю-На-Незваных-Бум-Бам-Кости-Переломам!
Лошадь издала досадливое ржанье, и глаза ее погасли.
Салтан
Внутри замерцал легкий сизый свет. Гвидон поежился.
– Идем, – тихо, но твердо сказал Салтан. – Не поворачивать же обратно.
И первым шагнул в низкую дверь.
Ничто не пыталось причинить ему вред, и он благополучно распрямился. Вслед за ним в избу живо вскочил Гвидон и тоже стал озираться. Внутри никого. По виду все как везде: беленая печь, лавки, сундуки, стол, полати, высокая ступа с пестом в углу, где у добрых людей бывают иконы…
– Поклон вам, хозяева! – вполголоса крикнул Салтан, кланяясь. – Выйдите, покажитесь, мы к вам с добром пришли.
И вздрогнул: с полатей бесшумно сорвался черный ком и упал в двух шагах перед ним. Салтан отшатнулся, Гвидон схватил его за плечо. Оба охнули от неожиданности, а потом так же тревожно засмеялись. Перед ними встала черная кошка: вытянула лапы, выгнула спину дугой. Глаза ее вспыхнули зеленым, она обернулась вокруг себя… и на том месте оказалась старуха. Щуплая, согнутая, не выше десятилетнего ребенка. Острый громадный горб торчал через прореху в безрукавке из вытертого темного меха, палаток был низко надвинут на морщинистое лицо, подбородок выступал башмаком и на нем топорщилась целая седая борода. Крючковатый нос нависал над ним, словно пытался залезть старухе в провалившийся рот.
– Поздорову вам, добрый молодцы! – скрипучим голосом прошамкала старуха. – Кого ищете здесь?
– Медоусу-Стражницу, – ответил Салтан, с трудом одолевая дрожь жути и омерзения. – Уж не ты ли это, матушка?
– А коли я тебе матушка, то встречай, как подобает!
Старуха шагнула к нему и сделал знак ручками, больше похожими на костлявые лапки, явно приглашая к себе в объятия. Салтана передернуло. Бабке было на вид лет этак двести, она напоминала покойника, что каким-то чудом не разложился, а только высох. Тронь – рассыплется на косточки, да и пахнет от бабки не цветами…
Но одно Салтан затвердил от мудрого своего наставника еще в детстве: в такой избушке необходимо показывать себя своим, ибо чужие здесь идут на пищу. Он наклонился и осторожно обнял бабку за хилые костлявые плечи. Она подставила ему щеку, и он, стараясь ни о чем не думать, коснулся ее губами; ощущение было примерно как поцеловать волосатую лягушку. Хихикая, бабка подставила другую щеку, а потом опять первую. Салтан вытерпел троекратное лобзание, отстранился, бабка выпрямилась, выхватила из-за пазухи платок, провела по лицу, распрямилась… и Салтан увидел перед собой статную женщину средних лет, около сорока. Продолговатое, угловатое лицо казалось внушительным, даже тяжеловатым, но это впечатление сглаживали изящно изогнутые черные брови, правильные черты и большие темные глаза. Волосы хозяйки были не покрыты, две темные, с сединой, косы спускались по плечам на пышную грудь и заканчивались где-то ниже пояса. Весь ее облик наводил на мысль о сжатом кулаке – такой силой от нее веяло, и даже морщины у глаз и вокруг рта казались хранилищем мудрости.