Богатырь сентября
Шрифт:
– Да ну ты что! – Гвидон ожидаемо обиделся. – Мне Кика всего дороже, никакие сокровища мне без нее не надобны!
– Ну так ступайте, не мешкайте! – Медоуса вздохнула и устремила на Салтана печальный, сожалеющий взгляд.
Он понадеялся, что печалит ее разлука, а не их будущая участь.
– Увидимся еще… сватьюшка? – Он приподнял бровь.
– Даст бог!
Первой Медоуса вышла из палаты и через несколько переходов вывела гостей на высокое крыльцо. Да уж, это была не та избушка, в которую они вошли ночью, – настоящий дворец из множества зданий и крытых переходов, шатровых пестрых крыш с блестящими бронзой флюгерами, с пузатыми столбами. В частом переплете окошек под резными наличниками блестели круглые стеклышки: золотисто-желтые,
Медоуса спустилась с крыльца, пересекла двор и вышла за ворота. Дворец стоял на горке, и от ворот открывался широченный, не хватит глаз, вид: блестящая лента извилистой реки, обрамленная золотистыми песчаными обрывами, с одной стороны – темно-зеленый лес, с другой – пестрые от цветов луга и березовые перелески. На ближних опушках легко было различить белые как молоко стволы веселых берез и янтарно-желтые сосны, а дальше густые леса сливались и казались мягким покровом густо-зеленого мха, одевающего плавные изгибы холмов. Песчаная дорога убегала от ворот, скользила то вверх, то вниз по пригоркам и терялась за горизонтом. Воздух был упоительно свеж и прохладен, напоен запахом смоченных теплым дождем трав, и радуга от того дождя касалась нижним краем дальнего березняка – казалось, ступай, и скоро сможешь тронуть ее ладонью.
Уж не по радуге ли придется идти, мельком подумал Салтан. Но опомнился: им держать путь не вверх, а вниз…
– Вот вам провожатый.
Медоуса вынула из рукава черно-серое птичье перо и подбросило – перо пролетело чуть вперед и зависло над дорогой.
– Ступайте за ним – куда надо, доведет. Бог вам помочь!
Медоуса обняла Гвидона, потом Салтана, украдкой поцеловала его, помахала рукой. Помахав ей в ответ, отец и сын пустились бодрым шагом по дороге. Спустившись до половины холма, Салтан подумал: не оглянуться ли посмотреть – стоит ли еще Медоуса у ворот, смотрит ли вслед? Но не стал. Некое чутье подсказало: не увидит он на холме ни женщины в жемчужно-голубом сарафане, ни самого дворца. Они давно уже не в своем мире, а темный свет не позволяет оглядываться и возвращаться. Здесь можно идти и смотреть только вперед.
И жалеть не о чем: коли суждено, оставленное позади вновь повстречается, как бы далеко от него ты ни ушел.
Глава 7
Шли легко, на дорогу падала тень берез, оберегая от знойных лучей, из глубины леса веяло свежестью. Гвидон был бодр и даже насвистывал. Потом запел вполголоса:
Сухота ты сухота, Полынь, горькая трава. Эх-хо, эх-хо-хо, Полынь, горькая трава. Уж я пашенку пашу, Сам на солнышко гляжу. Эх-хо, эх-хо-хо, Сам на солнышко гляжу. Уж как добрыя жены Мужьям есть принесли. Эх-хо, эх-хо-хо, Мужьям есть принесли. А моя шельма-жена, Позабыла про меня. Эх-хо, эх-хо-хо, Позабыла про меня… [1]1
Из книги «Ласковое словечушко» Н. П. Павперовой (Свадьбы, хороводы, прибаски, побасенки, частушки, сказки, и песни Самарского Края), Самара, 1996.
– Эх ты, пахарь! – насмешливо
– Да я не пахал. Так, вспомнилось… Это белка наша пела, бывало. Она множество этих песен знала – и веселых, и грустных. Но веселых больше. Как примется скакать, платочком махать, только пятки мелькают – стар и млад засмотрится, заслушается, и всем весело.
Они шли дальше, и скоро Гвидон опять запел:
Позабыла по меня, Позапамятовала. Эх-хо, эх-хо-хо, Позапамятовала. Уж я вырежу лозу На свою шельму-жену. Эх-хо, эх-хо-хо, На свою шельму-жену…Потом Гвидон замолчал, будто опомнился, коснулся мешочка на шее.
– Знаешь, бать, – он обернулся к Салтану, – мерещится мне, что тут в мешочке что-то шевелится.
– Шевелится?
– Ну. Иду, а оно как будто копошится…
– Оно живое? Этот выкуп?
– А черт морской его ведает. Я так пощупал – оно вроде яйца какого и твердое. На, сам потрогай.
Гвидон остановился и подал Салтану красный мешочек, висевший на шее. Салтан осторожно взял его в руку. Сквозь красный бархат прощупывался округлый, но чуть продолговатый твердый предмет, гладкий на ощупь, поменее куриного или утиного яйца, а скорее как яичко болотного луня. И – Гвидон был прав: пока Салтан держал мешочек в руке, ему показалось, что яйцо под бархатом вздрогнуло раз и другой.
– То не яхонт, не кольцо – жаро-птицино яйцо! – продекламировал Гвидон, как видно, тут же сочинив.
Салтан усмехнулся:
– Может, и так, да как бы та жар-птица у тебя за пазухой не вылупилась! А то улетит наш выкуп – и поминай как звали!
– Я шнурочки-то попрочнее завяжу! – пообещал Гвидон. – Если и вылупится, то из мешка не улетит.
– А с мешком?
– Тогда и со мной вместе! – решительно заявил Гвидон и сунул мешочек под кафтан.
Они тронулись дальше, и вскоре Гвидон снова пел в задумчивости:
Подъезжаю ко двору, Жена ходит по двору. Эх-хо, эх-хо-хо, Жена ходит по двору. Уж ты женушка-жена, Где, сударушка, была? Эх-хо, эх-хо-хо, Где, сударушка, была?Когда миновал полдень, они присели на низкий ивовый ствол в тени у реки, раскрыли заплечный мешок от Медоусы. Припасы там оказались самые простые: каравай хлеба, пироги с курятиной и кашей, копченое сало, несколько печеных яиц.
– Да уж, это тебе не с царской поварни! – подмигнул отцу Гвидон, однако с молодым задором набросился на еду. – А что, – пробурчал он с набитым ртом, – тетка Ироида и правда так стряпала хорошо?
– Да вроде хорошо. – Салтан постучал печеным яичком о ствол, на котором сидел. Как многие молодые люди, имеющие дело, он дома почти не замечал, что именно ест. – На войне я и таком яичку бывал рад, а как домой воротился, да как узнал, что с вами сделалось, так и вовсе мне белый свет стал не мил, все противно. Любой пирог мне был горек, что кора осиновая…
Они поели, потом немного подремали на траве, пережидая самое жаркое время. Серое перо сидело на стволе у них над головами. Салтан, ночью спавший мало, подремал бы еще, но Гвидон торопил его в дорогу: ему не терпелось добраться до Волотовых гор и вызволить жену. Салтан понимал его – и самому хотелось поскорее покончить со всем этим и к Елене вернуться, – но причин сильно спешить он не видел. От этого края, открытого и прекрасного, до сумрачных Волотовых гор, куда солнце заходит только ночью, было еще очень далеко…