Богатырь сентября

Дворецкая Елизавета Алексеевна

– Может, не хотел, чтобы она тебе помогала? – сказал Салтан.

И поймал взгляд Ироиды: она смотрела, как на дурачка, как на наивное дитя недогадливое.

– Что?

– Может, и так, – вздохнула Ироида. – Где мне их судить? Мое дело – горшки да скалки. Но вы остерегайтесь… Медоуса вам свою волю сказала, а у Тилгана-то своя воля имеется…

– И он не захочет, чтобы Кикнида вернулась? – спросил Салтан.

– Не ведаю я его желаний. Вы только поосторожнее…

На том отец с сыном и попрощались с Ироидой. Черно-серое перо все это время сидело над дверным косяком, а теперь, когда он и вышли со всей своей поклажей, сорвалось оттуда и полетело над тропкой, вниз по пригорку, назад к дороге. Гвидон живо устремился

за ним, а Салтан, отойдя на несколько шагов, обернулся и еще раз помахал Ироиде.

Глава 9

– Ух тыыы… – Гвидон замер, ухватился в изумлении за шапку на голове и так застыл, во все глаза глядя вперед.

Расставшись с Ироидой, отец и сын весь остаток дня шли по дороге через луга и перелески. Однажды остановились и раскрыли заплечные мешки; к удивлению и удовольствию, припасов там снова было достаточно, будто их собрали только сейчас, и даже хлеб не зачерствел. Поев, пустились дальше и шли до самого вечера. Скоро луга сменились еловым бором, и конец дня путники шли сквозь зеленый сумрак с запахом хвои, смолы и влажноватого мха. Гвидон пел вполголоса, как бы для себя, а Салтан, вспоминая Ироиду, с беспокойством думал, не встретится ли им в конце этого дня еще одна избушка, где коротает одинокие дни еще одна обиженная одноглазка – Варвара Диевна, неутомимая ткачиха.

Издали било в глаза красное закатное небо. Бор кончился, и оба остановились, потрясенно разглядывая открывшийся вид. Далеко-далеко, на самом горизонте, громоздились горы. Железно-серые, с острыми гранями, они напоминали сидящих великанов, а иные, самые высокие – окаменевших исполинских воинов в островерхом шлеме. Гладкие каменные лица ничего не выражали, но так легко было представить, как отроются глаза на сером склоне, как дрогнет гора, как посыплются камни и земля, как спящий исполин медленно распрямится, встанет во весь рост, поднимет вооруженную каменной дубиной руку… Между вершинами белели озера тумана, а над ними разливался багрянец заката. Еще выше, полосами перемежаясь с красным, проступала густая темная синева, постепенно переходя в глухую тьму, как будто и на небе тоже продолжалась та темная великанья страна.

– Это ж Волотовы горы, да? – Гвидон обернулся к отцу.

– Похоже на то. Коли сюда перо нас привело, сюда нам и надо.

Они еще постояли, разглядывая горы и прикидывая свой предстоящий путь. Отсюда казалось, что идти до Волотовых гор придется много дней.

– Смотри – дорога опускается, – заметил Салтан. – Как подойдем, они еще больше окажутся.

От той опушки, где они стояли, уже было видно, что дорога идет по склону вниз. Горы стояли ниже того края, который они уже прошли, а значит, им предстояло спускаться, удаляясь от неба и светлого мира людей. С более близкого расстояния эти горы, надо думать, и вовсе заслонят небеса.

Сегодня идти дальше не стоило. Собрав сухих сучьев, отец и сын развели костер и устроились под елью, сделали лежанки из еловых лап. Салтан колебался, стоит ли им спать обоим одновременно или лучше по очереди нести дозор. Ничего опасного они за весь день не приметили, но это не значит, что опасностей нет.

– У нас вот какой сторож имеется! – Гвидон показал мешочек. – В теткиной избе яйцо наше… то есть орех золотой меня же разбудил. Пусть и теперь посторожит. Слышишь, Орех Орехович! – обратился он к мешочку. – Сделай милость, постой на карауле, пока мы будем спать. Тебе целый день спать можно, пока мы идем, тебя несем. Теперь твой черед, так по-честному!

Салтан не сдержал ухмылки, глядя, как его сын разговаривает с золотым орехом, будто с живым, да еще и разумным существом. Однако тот и правда был куда более живым и разумным, чем положено орехам, хоть простым, хоть золотым. Помедлив, орех дрогнул, что следовало понять как неохотное, но все же согласие.

Поев, притушили костер и легли спать. Гвидон заснул мгновенно, как уставшее дитя.

Салтан еще какое-то время ворочался, прислушиваясь к звукам леса. Саблю он на всякий случай держал под рукой. Но ничего опаснее, чем крики вышедших на охоту сов, он не услышал и постепенно задремал. Однако полностью расслабиться не мог и несколько раз просыпался, прислушивался к звукам ночного леса. Усталость тянула в сон, настороженность не пускала, и Салтан впал в некое смутное состояние, на грани сна и яви. Ему казалось, что он вовсе не спит, мысли были ясными, однако тяжелые веки не поднимались, пошевелиться было нельзя. И, прямо сквозь веки, он как будто видел, что у погасшего костра сидит кто-то… Не Гвидон, кто-то незнакомый. Просто сидит, иногда оглядывается по сторонам. Присутствие чужака на расстоянии вытянутой руки должно было бы напугать, встревожить, однако от этой темной малоподвижной фигуры веяло покоем. Это не враг, это сторож, стерегущий наш сон – Салтан сам не знал, откуда у него эта убежденность. Однако под этой охраной он успокоился и наконец заснул крепким сном, несущим отдых телу и уму.

Утром они поднялись среди прохладного тумана, пока солнце еще не встало. От ночного сторожа, само собой, у костра не осталось ни малейших следов. Умылись в лесном ручье, несущем прозрачные желтоватые воды по торфяному ложу среди мха, вновь поели печеных яиц и хлеба с салом из мешка.

– Ничего тебе не снилось? – между делом спросил у сына Салтан.

– Вроде не… – Гвидон замер с куском хлеба в зубах, вспоминая. – А знаешь, снилось. Как будто вот тут рядом сидит кто-то и нас стережет. Я было хочу проснуться, открыть глаза, поглядеть на него – а не могу. А оно потом руку ко мне протягивает, по волосам гладит… Ласково так… Спи, дескать, не тревожься…

Салтан покрутил головой. Кто это был? Добрый лесной дух? Какой-то посланец Медоусы? Лукавая чародейка, конечно, не была с ними вполне откровенна, но ведь поклялась Алатырь-камнем, что зла им не желает и будет оберегать…

Покончив с едой, отец и сын пустились по тропе дальше – вниз, в широкую долину, ведущую к Волотовым горам. Быстро светлело, туман вокруг рассеялся, проглянуло солнце, но горы вдали оставались такими же сумрачными, словно их серых склонов солнце не решалось коснуться. Само небо над ними было иным – серым, мрачным, давящим. Вид их внушал тревогу, и даже Гвидон, посматривая туда, то и дело невольно касался мешочка на груди – сокровища, которое должно было обеспечить им успех этого похода.

И все же странно, думал Салтан: неужели тот Тарх Тарханович, то есть Мракотович, сын змееногой богини, сам не свой до изумрудов в золотой скорлупе и отдаст взамен и Кикниду, и весь город с ней в придачу? Не обманула ли их Медоуса и в этом? От этой мысли в груди холодело. Она ведь клялась, что сама желает возвращения своей дочери в белый свет.

Шли вдоль того же ручья; сбегая вниз по склону, поток ширился, тропка из песчаной стала каменистой. Через полдня ненадолго остановились поесть и тронулись дальше.

– Эй, эй, ты чего? – вдруг услышал Салтан.

Гвидон придерживал рукой мешочек – а тот дергался и прыгал так яростно, что это было видно даже через кафтан.

– Ишь, расплясался! – прикрикнул Гвидон на мешочек. – Ужо я тебе! Сиди смирно, тебе ночью опять сторожить! Спи давай!

И запел свою колыбельную:

Родила жар-птица в ночь, Не то сына, не то дочь…

Салтан усмехался: не дождался Гвидон от Кикниды детей, пусть пока на орехе упражняется. Вздохнул: ему самому тоже не привелось укачивать сына, тот вырос без него – в бочке засмоленной. Ну да какие наши годы, утешал себя Салтан. Хоть он и чувствует себя, глядя на это взрослое дитя, каким-то старым и мудрым, ему же всего двадцать лет! А Елене и того меньше. Вернутся они в Деметрий-град, еще семерых детишек заведут…