Богдан Хмельницкий
Шрифт:
а преемница его королева Христина не любила воинственных затей. Козаки были
задавлены, а с ними вместе и русские хлопы, так часто беспокоившие панов своими
восстаниями, не смели проявлять своей злобы. Но с переменою лиц и обстоятельств у
соседей, нападения на Польшу внешних врагов, возбуждения украипских волнений
грозили Польше бедами, при том обленении, в которое погрузилась шляхетская нация.
Если Речь-Посполитая не была еще на краю пропасти,
дорогою в эту пропасть. Предохранить ее от падения и повернуть на другой путь,
возвратить к новой жизни нельзя было иначе, как подорвав в ней республиканский
порядок и утвердив торжество монархического принципа. Это возможно было
совершить только при образовании значительного войска, которое было бы .под
верховным начальством одного короля. Составить и образовать это войско можно было
только затянувши Польшу в важную войну.
Такая мысль и заняла короля Владислава.
Государь этот был более поляк, чем всякий другой из польских избранных королей.
Он говорил и любил говорить по-польски, ходил в польской одежде, усвоил польские
приемы жизни и вообще любил Польшу, как можно любить отечество. В молодости он
путешествовал по Европе, многое замечал, многому учился, был человек, по своему
времени, образованный, и не разделял того католического фанатизма, который обуял
тогдашнее польское общество. Владислав был сторонник веротерпимости и свободы
убеждений: это показала защита, оказанная им при вступлении на престол
православию; так же гуманно относился он к диссидентам и, желая примирить их с
католиками, устроил в Торуни совещание между теми и другими, с целью уладить
возникшие недоразумения. Само собою разумеется, что в анархической Польше такия
меры не могли быть действительны. Владислав был славолюбив и потому ему по-
сердцу была война; жажда к деятельности одолевала его; бездействие томило его, а он
был осужден на бездействие; его самолюбие должно было постоянно терпеть унижение
от магнатов. Уже он нажил себе каменную болезнь и подагру, и чаето проводил целые
дни в постели, а между тем душа его рвалась к подвигам и телесные боли были
незначительны в сравнении с нравственными, которые вели его к гробу. Казалось, если
бы ему только развязали руки, он бы еще ожил и пожил.
Война с Турциею стала его любимой идеею; за нею укрывалось другое желание.
Правда, нет письменных признаний с его стороны, которые бы указывали, что
Владислав думал посредством этой войны усилить королевскую власть, но таково было
убеждение всей польской нации; все
и военное время подадут королю превосходный случай к водворению монархического
принципа; невозможно, чтобы один король не видел того, что видела вся Польша;
невозможно, чтобы ему
121
не приходило на сердце такого желания, когда он так горячо брался за те меры,
которые прямо приводили к осуществлению этого желания: и собственный его
самолюбивый характер, и примеры, которые он видел в Европе, должны были увлекать
его к этому. Таким образом, нет причины не доверять распространенному тогда во всей
Польше мнению, что главною целью войны у Владислава было усиление королевской
власти. К сожалению, степень твердости характера этого государя не соответствовала
широте его замыслов.
Из приближенных к нему лиц отличался перед всеми блеском красноречия и
репутациею политического человека канцлер Оссолинский. Вся Польша указывала на
него, как на соучастника планов Владислава. Еще в 1039 году он принял титул князя
римской империи и хотел ввести в Польше орден: поляки не допустили до этого; они
тут увидели дурной замысел нарушить уровень республиканской свободы ^ и положить
начало такому дворянству, которое было бы одолжено почестями и отличиями не
древности рода, не свободному признанию свободною нациею, а милостям государя.
Но Оссолинский не был надежным человеком для великих замыслов: роскошный
аристократ, изнеженный, суетный, малодушный, он не в состоянии был бороться
против неудач и, заботясь более всего о себе, в виду опасности для себя, всегда готов
был перейти на противную сторону.
Если верить польскому эмигранту Радзеевскому, рассказывавшему уже
впоследствии во Франции о тайных замыслах Владислава, то сперва была у него мысль
произвести фиктивное возмущение Козаков против польской власти и побудить их
искать опоры от Турции, -чтобы потом отправить экспедицию для укрощения Козаков,
а таким образом иметь благовидный предлог столкнуться с Турциею и заставить
поляков волею-неволею воевать против турок. Этот план открывал король только
четырем панам, в числе которых был Радзеевский, и последний ездил сноситься об
этом с козацкими старшинами, знавши хорошо уже давно одного из них, с которым
когда-то путешествовал: хотя он по имени не назван, но по всему ясно видно, что
разумелся не иной кто, как Богдан Хмельницкий. Дело пошлобыло успешно, но король,