Богдан Хмельницкий
Шрифт:
(навербованного) войска. «Я должен снестись с польным гетманомъ», говорил король.
«Вольного гетмана можно пригласить сюда», сказали сенаторы. Король рассердился,
вскочил с места и, не кончивши заседания, уехал в Неполомицы.
Панская злоба обратилась на Тьеполо, как на главного возмутителя королевской
головы. Ему приказали уехать немедленно из Кракова. Он обратился к королю. «Мы
все сделали, чтб было в нашей силе,—сказал король.—Паны не дают нам помощи,
народ
Бога и религии. Не покидаем наших намерений, если нал дадут помощь, дело еще
поправится; я еду во Львов, войско уже на границе королевства, но если итальянские
державы опоздают прислать нам помощь—тогда все пропало». И король, еще все не
теряя окончательно надежды на иноземную помощь, отправился во Львов. Там
набралось уже, как говорят, до шестнадцати тысяч войска; король снова воспламенился
и готов был идти на битву. Потоцкий получил достоинство коронного гетмана. Но из
Львова король поехал по имениям знатных панов, от которых много зависело. Еще до
приезда во Львов он был у Любомирского в Виснице, после осмотра войск он посетил
Вишневецкого в Белом Камне, Конецпольского (сына покойного гетмана) в Бродах,
Замойского в Ярославле. Везде проезд его сопровождался празднествами,
пиршествами, потешными огнями; короля и всех бывших с ним щедро дарили.
Оссолпнский опять сошелся с королем, и Владислав в угоду ему назначил польным
гетманом отца его зятя, Мартина Калиновского. Этим однако он не расположил к себе
черниговского воеводы, недавно наговорившего ему неприятностей по поводу
предполагаемой войны. Потоцкий, вслед за гетманскою булавою, получил предписание
идти с войском к Каменцу:. то был уже приступ к войне; во Львове новый коронный
гетман казался более, чем прежде, разделявшим королевские желания, но он получил,
вслед затем от сенаторов письма, в которых запрещали ему слушаться короля и
убеждали дождаться сейма; и коронный гетман приостановился.
Королю ничего не оставалось, как ехать в Варшаву и предать свой воинственный
замысел воле сейма. Он вернулся в сентябре.
Стали собираться сеймики, всегда предшествовавшие открытию сейма. Повсюду
шляхта оказалась нерасположенною в войне; так настроили ее наны; везде шумели,
кричали против короля. Шляхта не только не хотела войныипо отвращению к ней, она
проникала тайные побуждения к войне. Король,—кри-
9
II. КОСТОМАРОВ, КНИГА IY.
130
чали на сеймиках,—-затевает войну, чтоб составить войско, взять его под свое
начальство и укоротить шляхетские
шляхту в хлопов! Возникли чудовищные выдумки, болтали, что король хочет устроить
резню в роде варфоломеевской ночи или сицилийских вечерень, что у него собрано
десять тысяч войска, что он намерен окружить им собранных на сейм послов и
заставить силою подчиниться его воле. Буйство новонабраниого войска раздражало
обывателей до того, что в Великой Польше хотели составить ополчение для изгнания
названных гостей. Нигде так не кричали против короля, как в этом крае. На тамошних
сеймиках составлены были инструкции, в которых требовали ограничить еще более
власть короля, н по поводу этого устроить на сейме совещание послов с сенаторами, не
в присутствии короля, следовательно, против него. Шляхта кричала уже не только
против короля, но и против сенаторов. Оссолинский подвергался злейшим обвинениям
и ругательствам: его обзывали прямо изменником отечества. Распущены были
брошюры, одна другой злее; везде выбирали на предстоящий сейм в послы
враждебных королевской власти, горячих защитников шляхетского самоволия.
Сейм открылся 29 ноября. Оссолинский в длинной пропозиции представил сейму
королевские желания, изложил прежния отношения Речи-Посполнтой к Турции и
доказывал, что война неизбежна. Даже противники Оссолинского сознавали, что
пропозиция написана была красноречиво и убедительно, но она, тем не менее, не имела
успеха. Между сенаторами первый восстал против Оссолинского коронный подканцлер
хелминский епископ Лещинский. Он начал с того, что воздал хвалу королю за его
намерения, припоминал оскорбления, какие переносила Польша от мусульман,
выводил из этого, что война необходима, но война не наступательная, а
оборонительная. Мало-по-малу оратор перешел в другой тон, который был до того
неприязнен Владиславу, что некоторые замечали неуместность его выходок.
«Лещинский,—говорили они,— один из министров; он по своей обязанности должен
частным образом напоминать королю его долг и предостерегать, а публично следует
ему защищать короля». За ним говорил гданский каштелян Кобержицкий, доказывал,
что приповедные листы для вербунки войск, данные за приватною печатью короля,
огорчают Речь-Посполитую; он взывал, что нужно установить меры, дабы на будущее
время невозможно было делать этого. Резче всех говорил против турецкой войны
перемышльский каштелян Тарло. «Предки наши,—выражался он,—всегда избегали