Боговы дни
Шрифт:
В небе, прежде безмятежно ясном, теперь всё чаще плыли горы величественных облаков, пятная лёгкими тенями лес и поляны, то и дело подавал голос далёкий гром. Грозы ходили неподалёку, иногда выкатывали тёмной стеной на горизонт, стояли в раздумье, потом нехотя сворачивали в сторону и проплывали мимо. Мы косили, а где-то над нами в клубящихся, полных таинственного движения небесах медленно переламывалось лето. Ильин день был не за горами.
Баба Катя переживала, что пойдут дожди, сено погниёт.
— Чё вот ты копны эти клал — прольёт дож и всё! — пилила она деда. — Свозили бы
— В копнах лучше вылежится, — угрюмо отвечал дед.
А далёкий гром не унимался, бормотал и бормотал где-то за лесом — за горами, за долами поспешал грозный Илья-пророк, издали предупреждая о своём приближении. Мне тоже было немного тревожно.
— Деда Миша, гром ударил, — говорил я деду на перекуре.
— Но и што?
— Копны прольёт.
— Прольёт — просушим, — пуская дым через нос, невозмутимо отвечал дед.
— Надо успеть убрать.
— Успем. У бога дней много.
И я ободрялся, мне передавалось несокрушимое дедово спокойствие. Вдруг становилось легко и хорошо. Хорошо, что над полянами плывут величественные облака, что где-то погромыхивает гром, что над тёплой землёй, опустив в поля тёмные рукава дождей, ходят грозы! И что у бога много таких чудесных дней!
Несколько раз нас всё же помочили дожди, но, к счастью, они не были затяжными.
Наконец, мы докосили, потом скопнили оставшееся. Всё сено, сухое и чистое, теперь стояло в копнах, а сверху плыли грозные кучевые облака, из которых каждую минуту мог пойти дождь.
Остался «последний бой» — сметать зароды. Об этом дне я думал, как о празднике. Уж после отдохну, покупаюсь, поезжу на рыбалку!
* * *
С утра было душно, из-за горизонта вставала свинцовая хмарь, и на её фоне ярко желтели позолочённые солнцем дальние поля. Погромыхивал гром.
В бабы Катином доме всё было вверх дном. Мы то лихорадочно собирались, то останавливались, выбегали в огород поглядеть на темнеющий горизонт и раздумывали: ехать или нет? Но тьма над полями вроде начинала уходить в сторону, и мы кидались продолжать сборы. Тем более, что уже было договорено насчёт «помочи» с двумя соседскими мужиками.
Дед, которого за утро баба Катя уже испилила за то, что выбрал для мётки «хорошу погоду», наконец, плюнул, помянул японского бога, посадил в телегу соседей-помощников и на взятой в сельпо лошади уехал первым. Следом, беспрестанно поглядывая на небо, на Сашкином мотоцикле двинулись мы. Хоть хмарь на горизонте сваливалась вбок, с другой стороны наплывали недоброго вида облака, нависая над нами сизыми, переполненными влагой подбрюшьями.
— Господи милостливый, дай сметать без дожжа! — глядя на них, крестилась баба Катя.
Когда мы приехали, дед уже распряг лошадь, а мужики успели срубить две берёзы и, развалив ближайшую копну, споро расчинали на них первый зарод. Не теряя времени, Сашка присоединился к ним, баба Катя с Галкой пошли подскребать, мы с дедом — возить копны.
Наш лог снова стал многолюдным, наполнился весёлым эхом, голосами, заливистым лаем прибежавшего с нами бабы Катиного Жульки.
Свозив к зароду ближние копны,
Но, чем ближе я подъезжал к становой поляне, тем бодрее становилось вокруг, всё явственнее долетали до меня весёлые голоса. Вот что-то сказал, гоготнул Сашка… Взлаял Жулька… Вот, наконец, из за колка показался сам уже приподнимавшийся над копнами зарод, по которому вперевалку ходила Галка, утаптывала сено… Распалённые работой мужики ворочали тяжёлые навильники, подначивали друг друга, прыскала в кулак Галка…
На обратном пути я старался пустить Карьку рысью — дорога была каждая минута. Поджидавший меня у очередной копны дед Миша поглядывал на вываливавшие из-за верхушек берёз грозовые облака, угрюмо молчал. Изредка спрашивал:
— Но как там?
Я говорил — как…
Когда я вёз последнюю копну, на которой, пристроившись сзади и держась за верёвку, ехал дед, из очередной тучки брызнул-таки дождик. У зарода дед схватился за вилы:
— Серёдку забивай!
Но мужики и сами знали, что делать, торопливо кидали сено в середину зарода, чтоб не пролило. Запарившаяся Галка не успевала утаптывать.
Однако, дождик снова нас пожалел, скоро перестал. Выглянуло солнце.
— Припугиват, — кидая навильники, ёрничал Сашка. — Чтоб быстре шевелились.
— Маленько сбрызнуть надо, крепше будет, — то ли в шутку, то ли всерьёз успокаивал другой мётчик — дядя Серёжа. — Это сену прививка, зиму лучше лежит.
— Дак вот, что маленько. А тучи-то страшенны — зарядит и погноит всё, — встряла подскребавшая рядом баба Катя. — Дотянул вот у нас хозяин. Ты-то, Серёжа, уж сметал своё?
— Когда? Тоже в копнах стоит. Послезавтра поеду, если дожжа не будет.
Выходило, что дед Миша вовсе не хуже других, и, что на это сказать, баба Катя уже не знала.
* * *
После обеда, пока мужики домётывали первый зарод, мы с дедом неподалёку расчали второй. Дед выкладывал края и углы, а мне сказал «бить серёдку». Со слежавшихся копён сено бралось тяжёлыми пластами и, чистое, душистое, со звенящим шелестом укладывалось в зарод, как в мягкую постель. Ложились в эту постель моря белоголовника и озёра клевера, буйные поляны, казавшиеся такими недоступными, когда мы с дедом смотрели на них в первый день покоса, ложилось горячее июльское солнце-японец, откипевшие волнения, пролитый пот. День за днём вымётывалась в два красивых стога вся наша маленькая покосная жизнь.