Большая судьба
Шрифт:
– Погоди, Павел Петрович, придет и молодое!
Из-за леса поднялся месяц, когда они покинули Арсинский завод. Аносов сидел молчаливый, подавленный. Луша крепко прижалась к нему плечом:
– Не грусти, Павлуша. Хочешь, сказку скажу, а то песню спою?
– Нет, Лушенька, - ласково отозвался он и обнял ее.
– Сказка и песня тут не помогут. Придется много подумать и поработать!
Она не шевельнулась, не оттолкнула Аносова.
– Постарайся, Павлушенька! Большое не всегда с ходу
Конь неторопливо трусил по лесной дороге. Месяц поднялся ввысь и медным диском катился среди курчавых облаков. В лесу стояла тишина, но еще спокойнее и ласковее было на сердце Аносова. Он теснее придвинулся к Луше, и оба, молчаливые, счастливые, ехали среди ночного бора...
После поездки на Арсинский завод Павел Петрович доложил начальнику фабрики о своем намерении поставить опыты с косами. Тот с равнодушным видом выслушал Аносова и холодно отрезал:
– Не за свое дело взялись, сударь!
Раздражение его было понятно: он боялся новых затрат, излишних беспокойств и возможных неудач. Начальник хмуро закончил:
– И не говорите мне больше об этом. Слышите? Идите и выполняйте свои обязанности!
Он сидел перед Аносовым грузным каменным идолом - толстый, огромный, серый, с холодными глазами, безразличный ко всему. Павла Петровича распирал гнев. По его лицу пошли багровые пятна, губы задрожали. Хотелось наговорить дерзостей, но Аносов сдержался: учтиво поклонился и вышел из кабинета.
Не заходя домой, он отправился к Швецову; усталый, разбитый, осунувшийся, вошел в калитку, которую распахнула перед ним встревоженная Луша. Она взглянула на его побледневшее лицо и догадалась.
– Плохо, Павлушенька?
– озабоченно спросила девушка.
– Ничего, ничего... Пустяки!
– сбивчиво пробормотал он и прошел в горницу старика. Луша не могла уйти, стояла за перегородкой и с бьющимся сердцем слушала рассказ о разговоре Аносова с начальником фабрики.
Старик мрачно барабанил твердыми пальцами по столу.
– Вот видишь, милок, - наконец сказал он.
– Вот оно, как дело обернулось. На добрую потребу жаль копеек, а иностранцам ни за что лобанчики жменями отсыпает! Видать, в своем отечестве пророком не будешь, Павел Петрович. Придется тебе, сударь, сократиться, выждать, - посоветовал старик.
Аносов вспыхнул, распрямился.
– Нет, не отступлюсь!
– решительно сказал он.
– Будет и на моей улице праздник!
Добрая отцовская улыбка озарила изрезанное глубокими морщинами лицо литейщика. Он подошел к Павлу Петровичу и положил ему на плечи тяжелые жилистые руки:
– Вот это мне нравится! Ну, сынок, коли на то пошло, считай меня первым твоим помощником. Без копейки робить буду, а помогу твоей затее!
Литейщик провожал Аносова
– Хорошо будет, ей-богу, хорошо. И меня, старого, расшевелил. Не всё на старинке держаться, надо и в новое заглянуть!
Глубокой ночью, когда в цехе было пусто, Аносов и литейщик принялись за дело. Инженер принес привезенные с Арсинского завода косы. Мастер новым нагреванием лишил их прежней закалки, затем выправил их колотушкой и подготовил к новой, аносовской закалке.
Аносов взял небольшой ящик, сделанный из листового железа. Из отверстия духовой трубы в ящик упругой струей поступал сгущенный воздух. Литейщик докрасна раскалил косу и быстро уложил ее в ящик под прохладную струю. Прошло две минуты. Оба с тревогой прислушивались к гудению ветра в духовой трубе.
– Пора!
– пересохшими губами сказал Аносов.
– Пора!
– согласился старик.
Они извлекли косу из ящика; местами от поверхности ее отделилась окалина. Павел Петрович поднял синеватую косу и тихо ударил лезвием о брусок. Металл издал чистый, тонкий звон.
– Хорошо запела, милая!
– похвалил литейщик.
– Погоди, еще не всё!
– предупредил Аносов.
– Надо испытать добытое.
– Что же, и это сробим!
– радуясь успеху, согласился старик.
Ручным молотком они "отбили" косу. Лезвие не крошилось, отбивалось ровно, стало острее.
– Красавица моя, голубушка-милушка!
– ласково, оглядывая косу, ронял сердечные слова мастер.
– Доспела она, Павел Петрович, ой, доспела!
Глаза старика молодо горели, лицо светилось. Оба пыльные, потные, они не чувствовали усталости.
– Только утра дождаться, и косить пойдем!
– весело сказал Аносов.
На другой день, в самую жару, когда уже испарилась роса, они вышли к Аю на широкий луг. Чуть слышно шелестела под ветром сухая трава.
– Разреши мне первому. Стар я, окажи мне уважение, Петрович! попросил литейщик.
Аносов улыбнулся:
– Ну что ж, пробуй!
Старик скинул кафтан, шапку, засучил рукава белой рубахи, истово трижды перекрестился на восток и затем, поплевав на ладони, размахнулся косовьем.
– Начнем, благословясь!
Он сильно жихнул косой. Подрезанная трава покорно легла у ног. Старик мерно, большими шагами шел и широко размахивал косой. Лицо его сияло.
– Ну и коса! Эх, и хороша, любушка!
– он проворно повернулся к зарослям кустарника и сильными взмахами стал резать их косой. Березовая и ольховая поросль падала, подрезанная под корень.
Два часа посменно инженер и литейщик трудились на покосе, и лезвие косы нисколько не затупилось.
Наконец Аносов бережно вытер травой лезвие и воткнул косовье в землю.