Больше боли. Книга 2. Дроздовый пай
Шрифт:
Элла остановилась посередине комнаты и обернулась ко мне. На ее лице застыла извиняющаяся улыбка.
– Я совсем не хочу сказать, что у вас с Антоном все понарошку. Но, может быть, с Пашей все было именно так? Общажный синдром?
Я не сразу понял, что мне полагается ответить или хотя бы продемонстрировать признаки жизни. Рассказ о гимназистах-педерастах, закрытых сообществах и изоляции от представителей противоположного пола – это все, конечно, замечательно, но ведь у нас совсем не закрытый социум, и контактов с девушками и женщинами
– Ну… – Как дурак протянул я. – Не знаю, Эл, ты так неожиданно мне лекцию прочитала, я даже подготовиться не успел для интеллектуальной беседы. Можно я к тебе попозже зайду, когда мозги включатся?
– Ладно тебе. – Она рассмеялась и легко присела рядом за стол. – У нас, конечно, далеко не школа для мальчиков, и девушек в общежитии хоть отбавляй… И может быть это вообще все неправда, я же просто так в Интернете сидела. Да и потом…
Я ухватил ее за руки в тот момент, когда ее тон истерически полез вверх. Вгляделся в ее глаза и по-доброму улыбнулся.
– Я тебя понял. – Мне даже легче стало, когда я это сказал. – Спасибо за сырники, очень вкусные. Тема насчет общажного синдрома занятная, я обязательно поразмыслю на эту тему в перерывах между гимназистами. Ладно, я пошел, давай, пока!
Я более чем уверен, что она хотела мне еще что-то сказать, когда я выходил. Но мне совершенно не хотелось говорить о педерастах и Паше, поэтому я постарался как можно скорее убраться восвояси.
В комнате меня ждал Антон.
– Мазик купил?
Я бросил сумку на свою кровать и стал разуваться.
– Нет.
– В смысле, нет? Я же тебе смс написал. Ты видел?
– Видел. – На меня вдруг опять накатилась такая тоска, что прямо хоть ложись на пол и умирай. – Чего сам не сходил?
– Наверное потому, что тебе до магазина было быстрее дойти по пути из вуза, чем мне, нет?
Подо мной заныли пружины, когда я устало сел на кровать. Постарался посмотреть на Антона так, чтобы он раз и навсегда от меня отвязался. Но он всегда тупил, когда надо было принять сигнал вроде этого. Может, у него каналы забиты не тем…
– С чего вообще я всегда по магазинам хожу. – Я упал на бок, потом повернулся на спину и стал смотреть в облупленный потолок. – И почему всегда я готовлю? Ты что, думаешь, раз вы*бал меня пару раз, у меня сразу вагина выросла и сиськи, чтобы гонять меня на кухню?
Антон подошел ко мне, принюхался, повертел моей головой, ухватив за подбородок.
– Трезвый, вроде бы. С тобой чего? Месячные начались?
– Отъ*бись от меня! – Я ударил его по руке и отвернулся к стене. – Чего ты вообще ко мне пристал?!
– Ну-ну, пореви еще. – Антон присел рядом на кровать. – Так ты точно подтвердишь, что у тебя какое-то странное жжение в груди и интересные ощущения в промежности. – Он засмеялся, когда я стал лягаться, чтобы он свалил с кровати. – Ну, что мне для тебя сделать? Чаю хочешь?
4.
– А что вообще… Почему ты такой? Кто тебя
Мы сидели с ним на моей кровати, попивая пиво и куря в окно. Был субботний вечер. За день выпало немало снега. В вечерней синеве по дороге видно было проезжающие желтые фары машин. Пахло сыростью и ленивыми выходными.
– Что, папочка сильно лупил Антошу в детстве ремнем, и когда Антоша вырос, поклялся, что теперь сам будет всех п*здить?
Он пнул меня, чтобы хоть как-то заткнуть фонтан сарказма. Я засмеялся, пихнув его в ответ. Отпил из бутылки.
– О, или еще вариант. – Снова оживился я. – В детском саду у вас была мерзкая воспитка, которую все ненавидели. А она больше всех ненавидела тебя. Оставляла тебя без каши, а однажды даже заставила без трусов пройтись по группе до душа, когда ты обделался на тихом часу. И вот с тех пор жива детская обида!
– Ну, ты свои истории с моими-то не перемешивай. – Ухмыльнулся Антон. – Обделался, говоришь? Сильно детишки смеялись?
– Давай, колись, а то я еще чего похуже придумаю.
Он молча улыбнулся и тоже отпил пива. Затянулся, смотря в окно, за которым снова начал идти снег.
– Батя у меня и правда был просто мерзость. – Наконец, сказал он. – Наверное, я в него. Он сильно пил, а когда напивался, лупил мать до кровавых соплей. И нам с братом перепадало иногда.
У меня что-то екнуло в груди, когда он начал рассказывать про свою семью. Он никогда не говорил мне о том, что его били в детстве. Или что он был свидетелем безобразных сцен семейных разборок. Сам того не хотя, я присмирел и уже серьезно спросил:
– И что? Сильно доставалось?
– Когда как. – Он затушил окурок в пепельнице. – Андрюха, мой старший брат, однажды пытался заступиться за маму. Так он ему нос сломал и сотрясение сделал. Тот месяц еще ходить не мог, блевать тянуло, как только голову от подушки поднимал. А мне так, по мелочи доставалось. Синяки, ссадины. Ничего серьезного.
– И что? Как насилие, пережитое в детстве, превратило тебя в садиста? Разве ты наоборот не должен был вырасти противником любого насилия? – Я представил Антона в качестве борца за природу и ухмыльнулся.
– На самом деле, я всегда был таким. – Антон снова отпил из бутылки. – И это никак не связано с тем, бил мой отец маму и брата или же нет. Когда он был трезвым, он был образцовым родителем. Часто брал меня и брата с собой на рыбалку.
– Серьезно? А какую самую большую свою рыбу ты поймал?
– Что? – Он отвлекся от своих воспоминаний. – Рыбу? Ну, пару щук было. Небольших. Таких примерно. – Он показал. – Да ты не перебивай, как заноза в заднице, ей-богу… Отец учил нас, как надо выбирать приманку, как снасти готовить, как удочку бросать, как подсекать и тащить рыбу. Но мне во всем этом нравилось даже не возможность провести с ним время в тихом месте. И не лодка, на которой мы все вместе отправлялись в центр озера. Больше всего мне нравилось насаживать червей на крючок.