Большевизм: шахматная партия с Историей
Шрифт:
Думается, что этот эпизод привнес в ленинское отношение к буржуазии мотив личной нетерпимости и враждебности, в то время как остальные политические противники были для него, по меткому замечанию эсера В.М. Чернова, лишь абстрактными величинами.
Бердяев пишет о невысоком типе культуры Ленина, об отсутствии у него большой умственной культуры. Если подразумевать под умственной культурой страсть к философствованию на основе книжного знания, то этого у Ленина действительно не было. Не было в нем и способности к созерцанию. Это противоречило цельности его натуры, ориентированной исключительно на постановку целей и их достижение. Все прочее — от лукавого. Но в социально-экономической и политической сферах знания Ленина находились на уровне, достаточном для проведения анализа и теоретических обобщений, хотя эти обобщения не выходили за рамки марксистской историко-философской парадигмы конца XIX века.
Уже в 1920-е годы в сборниках «Леф», в статьях Эйхенбаума, Якубовского и Тынянова присутствовали указания на то, что конструкция ленинских фраз — латинская. Крупская по этому поводу вспоминала, что Ленин говорил ей о своем увлечении в юности латинским языком. Об этом же сообщает в своих воспоминаниях А.И. Ульянова-Елизарова [279] . Трудно представить увлечение латынью у такого человека, как Ленин, без определенной цели и без чтения текстов древних авторов. А знание античной истории и культуры — достаточный базис для адекватного восприятия
279
Там же. С. 22–23.
280
Вождь. Ленин, которого мы не знали. М., 1992. С. 23.
0 Ленине написано много воспоминаний апологетического характера, либо — весьма негативных. Лишь немногие из его идейных врагов попытались остаться на почве объективности — это Мартов, лидер эсеров Виктор Чернов и еще два-три человека. Тем ценнее свидетельства людей, хорошо его знавших, но оставшихся вне политики. Жорес Трофимов в своей книге «Ульяновы и их современники» ссылается на воспоминания одноклассника Володи Ульянова, А.Н. Наумова, ставшего затем крупным чиновником, а после революции — белоэмигрантом. Вряд ли у этого человека были личные основания превозносить вождя Октябрьской революции, но, тем не менее, он свидетельствовал: «Способности он имел совершенно исключительные, обладал огромной памятью, отличался ненасытной любознательностью и необычайной работоспособностью… Воистину, это была ходячая энциклопедия… Ульянов охотно помогал всем, но, насколько мне тогда казалось, он все же недолюбливал таких господ, норовивших жить и учиться за чужой труд и ум… в классе всегда ощущалось его умственное и трудовое превосходство, хотя — надо отдать ему справедливость — сам Ульянов никогда его не выказывал и не подчеркивал» [281] .
281
Наумов А.Н. Из уцелевших воспоминаний. Нью-Йорк, 1954. С. 69, см. также: Трофимов Ж. Ульяновы и их современники. Ульяновск, 2000. С. 204–205.
С этим свидетельством перекликаются воспоминания еще одного человека, которого никак нельзя отнести к поклонникам Ульянова-Ленина, — князя В.А. Оболенского, близко его знавшего в 1900 году: «Ленин… своим внешним видом скорее напоминал приказчика мучного лабаза, чем интеллигента… Поселившись во Пскове, Ленин вошел в наш марксистский кружок, в котором сразу сделался центральной фигурой, благодаря своей эрудиции в экономических вопросах и в особенности в их марксистской интерпретации. Историю социализма от Сен-Симона до Бебеля и Бернштейна он знал превосходно, знал — что и где сказали Маркс и Энгельс, где и как объяснял слова своих учителей Каутский, подробно изучил полемику между ортодоксальным Каутским и еретиком-ревизионистом Бернштейном и т. д. Ленин не принадлежал к числу людей, поражающих силою и оригинальностью мысли. Во всяком случае, мысль его была замкнута в трафарете марксистских идей. Больше поражал он своей феноменальной памятью и совершенно исключительными способностями. Раз как-то я запоздал на заседание нашего кружка и, войдя в комнату, застал Ленина, который читал вслух какую- то книжку. Читал он совершенно бегло и гладко. Каково же было мое изумление, когда, заглянув в его книжку, я увидел, что он читает статью Каутского в немецком журнале. Смотря глазами в немецкий текст, он без всякого усилия читал его нам по-русски на вполне отделанном литературном языке… Я затруднился бы сказать, насколько Ленин был широко образованным человеком. Он был настолько поглощен социально-политическими вопросами, что никогда на другие темы не разговаривал с нами. Я даже представить себе не могу его разговаривающим о поэзии, живописи, музыке; еще меньше — о любви, о сложных духовных переживаниях человека, а тем более о каких-то житейских мелочах, не связанных с конспирацией. Интерес к человеку ему был совершенно чужд» [282] .
282
Оболенский В.А. Моя жизнь, мои современники. Париж, 1988. С. 177–178.
Не стоит забывать, что это мнение человека из совершенно чуждой Ленину социальной среды, ставшего затем его убежденным идейным противником. Вряд ли Ленин полностью раскрывался перед подобными людьми. Но свидетельство В.А. Оболенского достаточно объективно, и дает представление о том, какое впечатление мог производить Ленин на рядовых разночинцев или рабочих.
Многие мемуаристы отмечают исключительную простоту Ленина в общении с другими людьми. Правда, Мартов в своих мемуарах подчеркивает, что простота в общении была свойственна только молодому Ленину: «В то время В.И. Ульянов производил при первом знакомстве несколько иное впечатление, чем то, какое неизменно производил в позднейшую эпоху. В нем не было или, по меньшей мере, не сквозило той уверенности в своей силе, — не говорю уже: в своем историческом призвании, — которая заметно выступала в более зрелый период его жизни. Ему было тогда 25–26 лет» [283] . В дальнейшем, считает Мартов, Ленин пропитался презрением и недоверием к людям. Однако элементов личного тщеславия Мартов у Ленина никогда не замечал.
283
Мартов Ю.О . Записки социал-демократа. М., 2004. С. 176.
Д.В. Колесов связывает простоту Ленина с полным отсутствием комплексов. Комплексы — это защитные реакции в чем-то ущемленной личности. Ленин же, по мнению Колесова, находился в гармонии с окружающей его социальной средой, ибо его естественным состоянием была постоянная борьба за осуществление поставленных целей. Именно поэтому он «был лишен тенденции самоутверждения: при его безграничной самоуверенности и преданности делу, для этого у него вообще не оставалось места» [284] . Однако с этим утверждением можно поспорить, думается, по крайней мере, один комплекс у Ленина был — он крайне редко и с большим трудом признавал свои ошибки. А иногда вообще не признавал, хотя и сознавал. Так, известному большевику А.К. Воронскому (одному из участников Пражской конференции) уже после 1917 года захотелось напомнить Ленину о том, с какой энергией тот при выборах в ЦК отстаивал кандидатуру Романа Малиновского, оказавшегося провокатором.
284
Колесов Д.В .
«Почему-то очень хотелось, — писал Воронский, — чтобы Ленин признал эту свою ошибку. Я ждал, что он с готовностью скажет: — да, да, вы были правы, я тогда опростоволосился. Выслушав меня, Ленин отвел взгляд куда- то в сторону, мельком скользнул им по густым группам делегатов, перевел его затем вверх, куда-то сначала на стенку, потом на потолок, прищурился и, как бы не понимая, куда я направляю разговор, действительно с сокрушением промолвил: — Да, что поделаешь, помимо Малиновского у нас был тогда еще провокатор» [285] . (Имелся в виду А. Романов.)
285
Воронский А. За живой и мертвой водой. М., 1931. С. 420–421.
И все же, говоря о простоте Ленина, особенно в первую половину его жизни, надо признать, что он был естественно прост, и это притягивало к нему людей. Один из старейших социал-демократов Пантелеймон Лепешинский вспоминал, что вначале, находясь в ссылке и зная о Ленине исключительно понаслышке, он и его напарник по ссылке — Ленгник (кстати, ставший вскоре одним из самых близких помощников Ленина), считали Ленина этаким «генералом» от социал-демократии, высокомерным и любящим власть. «И мы с Ленгником, — писал Лепешинский, — очень гордились тем приятным сознанием, что нас нельзя упрекнуть в подражании «моде», и что мы нисколько не заражены всеобщим среди других социал-демократов фетишистским отношением к имени Владимира Ильича…» [286] . Однако прошло некоторое время, и Лепешинский получил письмо от своей супруги, в котором та сообщала, что Ленин, находившийся в Красноярске в то время, когда она проезжала через этот город, поспешил ее разыскать, чтобы познакомиться и предложить свои услуги при поездке на пароходе в Минусинск. Лепешинский вспоминал: «Произвел он на нее впечатление самого милого и обходительного человека, каких только ей когда- либо приходилось встречать. Дорогой он был очень заботлив и внимателен и к ней, и к Л.М. Старковой, ехавшей к мужу. Когда во время шестидневного пути на пароходиш- ке, не имевшем буфета, оказался продовольственный кризис, он вызвался раздобыть для пассажиров продуктов у местных крестьян и быстро стал карабкаться на крутую, высокую гору, которая чуть ли не отвесной стеной спускалась к Енисею. «Гм… — подумал я тогда же при чтении письма жены, что-то это не похоже на генеральские замашки…» [287] В то же время Лепешинский подчеркивает целеустремленность и азартность ленинской натуры: «Высыпает, например, своя компания на гладкий лед замерзшей реки, чтобы «погиганить» на коньках. Возбужденный и жизнерадостный Ильич уже первый там и задорно выкрикивает: «ну-ка, кто со мной вперегонку»… И вот уже несколько пар ног на славу работают, «завоевывая пространство». А впереди всех Ильич, напрягающий всю свою волю, все свои мышцы, наподобие излюбленных персонажей Джека Лондона, лишь бы победить во что бы то ни стало и каким угодно напряжением сил» [288] .
286
Лепешинский П.Н. На повороте. Л., 1925. С. 81–82.
287
Лепешинский П.Н. На повороте. Л., 1925. С. 83.
288
Там же, с. 89–90.
Если говорить о наиболее характерных свойствах натуры Ленина, то, исходя из ответов Крупской на анкету Института мозга в 1935 году, можно выделить следующее (подтверждаемое данными из мемуаров людей, хорошо знавших Ленина): большая впечатлительность в сочетании с высокой степенью эмоциональности, азартность, целеустремленность, преобладающее настроение — напряженная сосредоточенность. При этом надо отметить быструю утомляемость — Крупская вспоминала, что Ленин быстро уставал при пешеходных прогулках, а также — когда слушал классическую музыку (особенно Вагнера). Был музыкален и имел хорошую музыкальную память. (При этом совершенно не умел рисовать, хотя и проявлял интерес к живописи.) Любил напевать и насвистывать. Любил театр. Очень быстро читал и также очень быстро писал, однако, надо заметить, почерк имел неразборчивый. Крупская особо отмечала, что ленинский почерк становился более четким, когда Ленин писал о чем-то, что его волновало (например, в письмах). Рукописи писал практически без черновиков — сразу набело. Имел прекрасную зрительную память и хорошо ориентировался в незнакомой местности. Не имел страха высоты — в горах любил ходить «по самому краю». Любил быструю езду. В быту был так же прост, как и в общении с людьми. Ел все, что дадут, однако, обладая не совсем здоровым желудком, к некоторым блюдам относился настороженно. (У Ленина, например, была идиосинкразия на землянику.) Любил полевые цветы и весенние запахи. Гимнастикой специально не занимался, но плавал, хорошо катался на коньках, любил ездить на велосипеде. Был азартным грибником и охотником. Физической работой заниматься не любил, но если нужда заставляла — старался все сделать качественно (Крупская вспоминала, что в ссылке Ленин сам починил изгородь, т. к. надеяться было не на кого.) Еще одну отличительную черту характера Ленина отметил А.К. Воронский: «Ленин не любил проигрывать и уступать даже в мелочах. Случилось, что дважды подряд Леонид (один из делегатов Пражской конференции. — А. Б.) обыграл Ленина в шахматы. Ленин отказался играть в третий раз, торопливо поднялся со стула, полусерьезно и полушутливо промолвил: — ну, это не дело мат за матом получать» [289] .
289
Воронский А.К. За живой и л^ртвой водой. М., 1931. С. 413.
294
Весьма интересна была его манера общения с людьми. А.К. Воронский вспоминал: «У Ленина была привычка повторять иногда конец фразы. Кроме этого он и в статьях, и в речах, и в разговоре любил кряду употреблять несколько глагольных и прилагательных форм. Это усиливало убедительность, силу, выразительность и без того энергичной его манеры говорить и писать… Поражало также его обращение: он никогда, хотя бы и невзначай, не давал собеседнику почувствовать свое превосходство, он целиком отдавался беседе, сосредоточенно и внимательно слушая, выпытывая и узнавая нужное» [290] . Эти воспоминания относятся к 1912 году (период Пражской конференции), противореча мнению Мартова, что простота была свойственна Ленину только в 1890-е годы. Надо заметить, что А.К. Воронский отличался объективностью суждений и выводов.
290
Воронский А.К. За живой и мертвой водой. М., 1931. С. 411.
295