Большое зло и мелкие пакости
Шрифт:
— Дмитрий Юрьевич чувствует себя хорошо, — объявил “Анискин”, — а что?
— Нет, ничего, — Дина улыбнулась, сверкнули зубы. Никоненко показалось, что они бриллиантовые — такая была улыбка, — просто, наверное, ему не слишком весело. Трудно нормально жить, когда в тебя стреляют. Хотите кофе?
За день капитан выпил столько разнообразного кофе, что даже думать о нем было противно. Тем не менее он согласился, изобразив удовольствие.
Пока она варила кофе, он огляделся. Квартира была шикарной и новой. Никаких латунных стремянок, темного дуба и золотых бомбошек. Сплошь белые
Очень современно, очень дорого, очень стильно.
Через день в такой квартире Никоненко выл бы волком или, на худой конец, принял форму сведенного судорогой торшера.
Небось у той, другой красотки, точно такая же.
В желудке опять плеснула смола.
— Вы одна живете? — спросил капитан, когда Дина влетела в комнату с подносом. На подносе был кофейник и две чашки. Ни пирогов, ни колбасы, ни бумажных кружевных салфеток.
— С мамой и с сыном. С мужем мы разошлись в молодости, а сейчас опять собираемся жить вместе. Мы тогда были нетерпеливые, молодые, а теперь он понял, что ему нужна семья. И я не возражаю. Сережка вырос, ему нужен отец.
Никоненко согласно покивал.
Кофе был очень густой и крепкий, как смола, заполнившая его желудок. Он хлебнул еще смолы и спросил:
— Вы часто ходите на школьные встречи?
— Ну что вы! Конечно, нет! Мне не хочется, да и времени мало. Зачем? Столько лет прошло.
— Но в этот раз все-таки пошли.
Она засмеялась, тряхнув короткими тугими кудрями.
— От скуки, Игорь Владимирович. Муж забрал сына, и мне совершенно нечем было заняться. Я вспомнила про приглашение и пошла.
В объяснении, произнесенном довольно бойко, была какая-то принужденность, замеченная капитаном.
Нет. Дело не только в скуке.
— Вы приехали вовремя?
— Почти, — она опять улыбнулась бриллиантовой улыбкой, — я вообще-то всегда опаздываю. Это ужасно, но я ничего не могу с собой поделать.
Она знала о своих недостатках, любила их и сама себе прощала. Мария Суркова о том, что опоздала, говорила виновато, как будто она была школьницей, а капитан завучем.
Замечательно.
— Во время торжественной части вы были в зале?
— Я чуть от скуки не умерла во время этой торжественной части, честное слово! Я даже пожалела, что приехала. Я думала, мы просто поговорим с ребятами, вспомним что-нибудь интересное и приятное, а нас всех засадили в зал и заставили слушать каких-то кретинов. Только Потапов и был ничего. По крайней мере, говорил он хорошо.
Дело вовсе не в том, что он хорошо говорил, подумал Никоненко. Дело в том, что он — “сам Потапов”, а не какие-то зачуханные тетки вроде директрисы и председательши районе.
— Что было после торжественной части?
— Банкет! — объявила Дина и засмеялась. — Слава богу, я Вовку Сидорина увидела и подошла к нему. С ним тоже было довольно скучно, но он хотя бы свой.
— Вы с ним дружите?
— С Сидориным? — переспросила Дина с удивлением и посмотрела на капитана проницательно. — Нет, конечно. Он в меня всю жизнь влюблен. И сейчас влюблен. Вы разве не знаете?
— Знаю, —
— Ну конечно! — сказал она уверенно. — Это всегда было всем известно. Ничего тут такого нет. Он даже карьеру из-за меня бросил, — добавила она с жалостью, — такой хороший мальчик, а так и не состоялся. Жаль.
— Жаль, — согласился Никоненко.
Владимир Сидорин состоялся целиком и полностью, только он сам еще об этом не знает.
— С Потаповым вы разговаривали?
— Конечно. Там больше не с кем было поговорить. Не с Сидориным же! Тот вообще в моем присутствии говорить не может. Знаете, в десятом классе мы так развлекались — он выходил к доске, я начинала на него смотреть, и он замолкал. Он больше не мог произнести ни слова, молчал, сопел и получал двойку. Кино.
— О чем вы разговаривали?
— Да ни о чем. О чем можно говорить с бывшим одноклассником? Вспоминали, как он меня у Пушкинского музея ждал, а я опоздала. Он мерз, мерз, а потом музей закрылся, и он домой пошел. Букетик у него замерз. Господи, это все так смешно!
— Очень смешно, — подтвердил Никоненко, — больше ни о чем не было речи? Только о том, как он вас ждал?
— Договорились встретиться, — сообщила Дина и быстро взглянула на капитана, — созвониться и встретиться в более… спокойной обстановке.
Устоять передо мной невозможно — вот что означали все эти истории. Захоти я, и ты тоже не устоишь. Будешь молчать, как Сидорин, или мерзнуть, как Потапов. Только я тебя не хочу. Ты кто? Милицейский капитан, крайне низко организованное существо в мятых брюках и дешевых ботинках. Ты мне не интересен. Можешь пока просто посмотреть на меня, раз уж мне приходится вести с тобой какие-то разговоры.
— Вы раньше не встречались с Потаповым?
— Нет. На десятилетии он не был, а я была только в этот раз и тогда, на десятилетии.
— А с Сидориным?
— Вовка был на десятилетии. Или вы спрашиваете, не встречаемся ли мы просто так? В жизни?
— А вы встречаетесь?
— Нет. Это просто смешно, Игорь Владимирович. Вы же все понимаете, правда?
— Стараюсь, — подтвердил “Анискин” скромно.
— Ну вот. А почему вы так настойчиво спрашиваете меня про Сидорина? Вы подозреваете его в том, что он мог выстрелить в Митю?
И по имени она назвала Потапова не случайно.
Для капитана из уголовного розыска он был министр и “сам Потапов”, а для Дины Больц — Митя, капитану следовало об этом знать.
— А он мог выстрелить? — поинтересовался Никоненко.
— Кто? Вовка? — Дина засмеялась, откинув голову и показывая безупречную длинную смуглую шею. — Он слабак. Сла-бак. Хотя когда-то он был способен на поступок.
— На какой именно поступок? — спросил Никоненко мягко. — Героический?
— На поступок вообще, — объяснила Дина, — только потом он весь как-то расквасился. Однажды они с Женькой Первушиным утащили у Потапова теннисную ракетку. Потапов ее искал, искал, не нашел и рыдал за школой. Сидорин был страшно горд, что он так унизил соперника, — я пришла и увидела, что Потапов рыдает, и больше он за мной не ухаживал. Вовка избавился от него очень ловко.