Большое зло и мелкие пакости
Шрифт:
— Нина, — попросил он. — Нина!..
Все было как будто в первый раз, и ничего, кроме них двоих; не имело значения — ни милицейские капитаны, ни три работы, ни загубленная жизнь, ни провалившаяся карьера.
Все было так, как и должно быть, и все в мире вдруг стало на место.
Навсегда, понял Сидорин, когда начал соображать.
Кажется, совсем недавно он говорил кому-то про женщин, которые навсегда. Почему он говорил, если сам не знал, что это такое?
Он приподнялся на локтях и посмотрел на Нину. Она улыбалась так, как не улыбалась никогда в жизни. Или это
— Как ты думаешь, — вдруг спросила она, — мы все-таки сломали диван?
И потерлась носом о его щеку.
— Просто он никогда не подвергался таким испытаниям, — объявил Сидорин и застеснялся, услышав самодовольство в собственном голосе. — Ничего. Привыкнет.
Нина серьезно посмотрела на мужа, но он больше не боялся ее серьезности.
Как это он раньше не догадался, что все так просто?
Он перекатился на спину, но Нину не отпустил. Некоторое время они полежали молча, как бы привыкая друг к другу.
— Теперь самое главное, — задумчиво сказал Сидорин, — чтобы меня не упекли в кутузку.
— Чтобы тебя не упекли в кутузку, — ответила Нина, — ты должен пойти и поговорить со своим Потаповым.
Евгений Петрович Первушин собирался на работу, когда ему позвонил какой-то капитан из уголовного розыска и попросил задержаться. Евгений Петрович с некоторым недоумением сообщил, что должен быть на работе. У него с утра совещание, и вообще день очень напряженный. Неизвестный капитан заговорил с настойчивой любезностью, и Первушин пригласил его к себе на работу, хотя делать этого ему не хотелось. Пойдут разговоры, слухи. Репутация у Евгения Петровича была безупречной и должна была такой оставаться. Он очень хорошо помнил притчу о человеке, попавшем в неприятную историю. Всю оставшуюся жизнь тот был типом, который то ли сам украл галоши, то ли у него украли.
Подумав, капитан согласился приехать. Первушин назначил было обеденное время, когда в здании никого не оставалось, но тут капитан, моментально перестав быть любезным, сказал, что приедет к десяти, и положил трубку.
Наглецы. Обрадовались, что нынешнее руководство державы сплошь выходцы из спецслужб, и совсем распустились.
Совещание пришлось отменить. Секретарша сунулась было выяснить причину, но Евгений Петрович посмотрел на нее так, как на него самого смотрел когда-то декан факультета международных отношений. Секретарша моментально заткнулась и убралась восвояси.
Первушин усмехнулся. Он долго тренировал такой взгляд и преуспел. Научился.
Капитан оказался высоким молодым человеком в джинсах и кожаной куртке. Первушин рассматривал его, пока он шел к столу. Почему-то он думал, что капитан прибудет в форме и бронежилете веселенького зеленого цвета, как у гаишников на шоссе.
Впрочем, Евгений Петрович о капитане особенно не думал.
— Что за срочность такая, Игорь Владимирович? — спросил он, когда капитан уселся, вытянув длинные ноги. — Неужели не нашли?
— Пока нет, — сознался Никоненко, — пришли у вас помощи просить.
Его забавляло,
— Спрашивайте, — разрешил Евгений Петрович, — чем смогу, помогу.
Кофе он капитану не предлагал. Очевидно, здесь это было не принято. Впрочем, капитану вполне хватило вчерашнего кофе.
— Я вот о чем хотел спросить вас, Евгений Петрович, — заговорил “Анискин” ласково, — беда у нас. Никто ничего не видел, и получается так, как будто стрелять было и некому. Может быть, вы видели?
Евгений Петрович пожал консервативными пиджачными плечами.
— Так ведь на то оно и заказное убийство, чтобы никто ничего не видел, а труп исполнителя потом в Москве-реке нашли. Разве нет? Кроме того, наши правоохранительные органы пока что испытывают известные трудности с раскрытием заказных убийств.
Никоненко моргнул. К словесным пируэтам Первушина он готов не был.
— Всякое бывает, — сказал он, собравшись с силами. Федор Иванович Анискин от красоты и гладкости первушинской речи забился куда-то в угол. Никоненко нашел его и выдвинул в авангард: — Только вы не правы, не правы, дорогой Евгений Петрович! Никакое это не заказное убийство, а самое что ни на есть обыкновенное, пошленькое и простенькое покушение на никому не известную особу по имени Мария Суркова, кстати, вашу одноклассницу. Вспоминаете такую?
— Как — одноклассницу? — даже несколько обиделся Евгений Петрович. — Позвольте, ведь стреляли-то в Потапова!
— Нет! — радостно воскликнул “Анискин”. — Ни при чем наш дорогой министр! Все дело в Сурковой!
— Вы ошибаетесь, — значительно изрек Первушин, — уверяю вас, вы ошибаетесь.
— Почему же? Вы сами стреляли бы исключительно в Потапова?
Евгений Петрович Первушин несколько дрогнул и посмотрел на капитана с отвращением.
Капитан забавлялся от души.
Раз Первушин одноклассник Потапова, Сурковой и всей остальной компании, значит, сейчас ему года тридцать три, тридцать четыре, а держится он так, как будто ему по меньшей мере шестьдесят и в недалеком прошлом он занимал пост секретаря политбюро. Он был солидный, важный и весь, с головы до ног “государственный” — озабоченный работой правоохранительных органов, к примеру, хотя органы эти непосредственно к нему никакого отношения не имели.
Но у них, у государственных мужей — и жен! — все по-другому.
Они вечно озабочены чем-то, не имеющим к ним касательства. От этого и страна живет так хорошо. Весело живет, с огоньком, с молодецким посвистом — только ближайшие европейские соседи, не привыкшие к “государственному” размаху, поеживаются. Но это они от малодушия.
— Так расскажите же мне скорее, как все произошло! — вскричал “Анискин”, как только Первушин спрятал свое отвращение под снисходительно-фальшивую чиновничью приветливость.