Большое зло и мелкие пакости
Шрифт:
— Держи, — сказал Сидорин и сунул ей медведя. Он не умел дарить подарки.
— Это мне? — пролепетала Машка совсем по-взрослому и взяла пакет обеими руками.
— Что тут у вас за шум? — спросила Нина, появляясь на пороге кухни, и Сидорин посмотрел на нее с жалостью, как будто его уже упекли в тюрьму на десять ближайших лет. Или на двадцать.
— Мама, смотри, что мне папа привез!
От нетерпения у Машки вздрагивал нос, она пыталась развязать банты, но они никак не развязывались, и Нина, взглянув на Сидорина,
— Мам, ну что там такое? Ну, мам!
Банты были сняты, шелковые покрывала разошлись, и под ними оказался белый медведь, слегка приплюснутый с одного боку, там, где Сидорин прижимал его локтем.
— Умка, — прошептала потрясенная Машка, которая как раз накануне смотрела мультфильм про белых медведей, и завизжала: — Папа!!!
Кое-как вдвоем с Ниной они вынесли ураган Машкиных эмоций, и дочь помчалась показывать медведю его новый дом и новую — Машкину — кровать.
— А это… я купил, — сказал Сидорин глупо и потряс перед носом у жены пакетом, который так и держал в руках.
— Володь, что с тобой? — спросила Нина и пакет у него забрала. — Что случилось?
— Ничего, — бойко соврал Сидорин. — Просто… подарки.
Она заглянула в пакет, посмотрела ему в лицо и засмеялась.
— Ты что? Стал миллионером?
— Еще не совсем, — признался он, — но я к этому близок.
— Это ты сегодня приблизился? — спросила она и звонко поцеловала его в щеку. — Вчера что-то я ничего о твоих миллионах не слыхала. Или когда мы виделись? Позавчера?
— Кажется, позавчера, — ответил Сидорин, рассматривая ее.
Когда он в последний раз просто так рассматривал ее?
У нее было славное молодое лицо, светлые глаза в незаметных ресницах и веселый широкий рот. Свитерок был старенький, она вязала его, когда ждала Машку, и все время расстраивалась, потому что выходило что-то не то. На животе была ухмыляющаяся заячья морда, длинные уши, связанные отдельно, болтались свободно. Крошечная Машка этот свитерок обожала, особенно уши.
Он осторожно запустил руку Нине под волосы, погладил теплый затылок и слегка повернул ее голову, заставляя посмотреть ему в лицо.
— Нам бы поговорить, — попросил он, слушая приближающиеся Машкины вопли.
— Что случилось? — повторила Нина и взяла его за руку под своими волосами. — Тебя выгнали с работы? Или у тебя кто-то умер?
Когда у него на столе умирали больные, он становился злым и диким, и на несколько дней семья оставляла его в покое.
— Нет, — сказал он быстро, — никто пока не умер. Но все равно поговорить нам надо…
— Как же нам говорить, если ты Машке подарил медведя? — Она вытащила его руку и поцеловала. — Мы теперь неделю ни о чем говорить не сможем! Машка не даст! Или… — она отпустила его руку, посмотрела внимательно и зачем-то схватилась за заячьи уши, — или ты решил нас бросить?
— Ты что, — спросил он
Как он может их бросить, если они — все, что у него есть? Как же она этого не понимает? Или он просто никогда ей об этом не говорил?..
— Ну, если не решил, тогда пошли ужинать. Мой руки. Маша, сажай своего Умку ужинать. Он долго летел с Северного полюса и есть хочет.
— Мамочка, он мне сказал, что есть он не хочет, он хочет…
— Он хочет именно есть, — уже из кухни заявила Нина. — Володь, помой ей руки.
— Папочка, а белые медведи моют руки?
— У них не руки, а лапы, — объяснил Сидорин, намыливая под краном пухлые ладошки в еще оставшихся младенческих перетяжках, — они их не моют. Лапы у них чистые, потому что на Северном полюсе всегда снег.
— А снег разве чистый? Мама говорит, что снег есть нельзя, потому что он очень грязный. В нем бантерии.
— Не бантерии, а бактерии, — поправил Сидорин свою образованную дочь, — это в Москве снег грязный, а на Северном полюсе он чистый-чистый, белый-белый.
На ужин были макароны и толстые, разбухшие от варки сосиски.
— Нет, — сказал Сидорин, — давайте все сначала. У нас праздник. К нам с Северного полюса переехал жить Умка.
Все вышло, как он и хотел, хотя мысли о капитане не оставляли его ни на минуту. Глотнув шампанского, непривычная к алкоголю Нина раскраснелась, повеселела, как будто выпросила у жизни долгожданный выходной. Стесняясь, она ела мармелад, словно ей было стыдно, что так вкусно. Вдвоем с Машкой они тискали медведя и даже поставили ему отдельную чашку, и он пил с ними чай “как будто”.
Если капитан всерьез решил списать все на Сидорина, выхода нет. Хорошо, если его просто посадят, а не расстреляют. За покушение на министра вполне могут и расстрелять. Жизнь министра стоит дороже, чем жизнь обычного человека. Или сейчас не расстреливают? Что-то такое Сидорин слышал про отмену смертной казни.
Он очень боялся и ненавидел себя за то, что так боится.
Тряпка, а не мужик.
Ничтожество. Червяк.
Если разрубить червяка пополам, одна половинка поползет в одну сторону, а другая — в другую. В какую сторону ползти червяку Сидорину, чтоб его не разрубили пополам?
Нина взяла его обеим руками за уши и повернула к себе.
— Володя.
Он старательно не смотрел ей в глаза.
— Володя, черт тебя возьми.
— Сейчас, — попросил он виновато, — только Машку уложим. Я не хочу, чтобы она…
Кое-как удалось пристроить Машку спать, и они засели на кухне. Из кармана куртки Нина принесла ему сигареты, чего не делала никогда в жизни. С куревом она всегда гоняла его на лестницу.
— Давай. Рассказывай.
И он рассказал.
Про школьный бал, про свои окурки на асфальте, про выстрел и про визит капитана из уголовного розыска.