Бородинское поле

Шевцов Иван Михайлович

категории тех молодых военачальников, которые в высших

военных училищах и академиях глубоко изучили не только

опыт прошлых войн, но и новую стратегию и тактику

современных армий. От своих старших товарищей, прошедших

по огненным дорогам войны, они отличались широкой

эрудицией, остротой и свежестью мышления, солидным

багажом военно-научной и общественно-политической

информации. Они торопились занять места ветеранов войны,

будучи

твердо убеждены, что те свое дело сделали и

завоевали себе право на заслуженный отдых - так пусть

поспешат воспользоваться этим правом. Но Думчев не

спешил. В свои пятьдесят четыре года он был полон сил и

энергии, чтобы выполнять возложенные на него обязанности.

Он не чувствовал за собой пробелов в теоретических

вопросах, а что касается практики, то тут и разговору быть не

может.

Думчева не радовало то, что вверенные ему части

инспектирует именно генерал Новиков, а не кто-нибудь другой.

Он ожидал мелочных придирок и субъективных выводов,

которые официально будут доложены вышестоящему

начальнику. Разумеется, перед этим Новиков обязан

проинформировать и его, генерала Думчева, о результатах

своей инспекции. Так оно и было.

Перед своим отъездом в Москву генерал Новиков

встретился с Думчевым в его просторном светлом кабинете,

залитом ярким весенним солнцем, лучи которого проникали

сюда сквозь молодую листву, разбрасывая по паркетному полу

золотисто-зеленоватые пятна. У Новикова было веселое,

благодушное настроение, под стать теплому майскому дню, и

весь он сиял свежестью и здоровьем, а располагающие к

откровенности глаза и отсутствие официальной натянутости в

жестах и в тоне, каким он разговаривал, должно было

действовать на Думчева успокоительно. Но Думчев -

стреляный воробей, его на мякине не проведешь, он смотрел

на Новикова внимательно, пристально, словно пытался

заглянуть ему в душу, чтобы понять, что в действительности

кроется за дружеской улыбкой и внешним расположением. Он

знал людей, которые мягко стелют, да спать-то потом больно

жестко, и опасался, что Новиков один из таких. Но он ошибся:

Новиков сделал гораздо меньше замечаний, чем Думчев

ожидал, замечания его Думчев считал совершенно

справедливыми, даже мягкими, - никаких придирок, все

объективно, честно и благородно. Словом, совершенно

неожиданно для Думчева все обернулось не так, как он

предполагал.

– Вот в таком духе я и буду докладывать руководству, -

сказал Новиков, как бы подводя черту. Он уже взялся

за

подлокотники кресла, в котором сидел: казалось, еще одно

усилие, он встанет, протянет на прощание руку и уедет, оставив

Думчева в хорошем настроении. Но неожиданно Новиков

убрал руки с изогнутых деревянных подлокотников и опять

утонул в кресле, откинувшись головой на высокую мягкую

спинку. Заговорил как бы вскользь, точно вспомнил:

– Да, Николай Александрович, есть один не относящийся

к этому делу вопрос. Вопрос и просьба, притом не только моя,

но и наших товарищей.

Он посмотрел на Думчева дружески, но упорно,

настойчиво и очень серьезно, и этот взгляд его говорил о том,

что все, что говорено до сей минуты, было делом

второстепенным, пусть важным, но не главным, а то, что он

скажет сейчас, и есть самое главное. Думчева насторожил этот

взгляд, заставил собраться и сосредоточиться. Он негромко

сказал:

– Пожалуйста, Виктор Федотович.

– Дело касается старшего лейтенанта Федорова, которого

вы решили уволить из рядов Советской Армии. - Новиков

сделал паузу, словно подыскивал наиболее точные слова. Он

теперь смотрел в угол, слегка щуря глаза.
– Есть мнение, что

вы здесь немного погорячились. Но теперь, когда все улеглось,

устоялось, можно спокойно разобраться в проступке Федорова

и трезво оценить его. Я согласен - Федоров заслуживает

строгого взыскания, но не такой крайней, что называется,

высшей меры. Это слишком жестоко и несправедливо.

Новиков поджал тонкие губы, и лицо его сделалось

пунцовым, а глаза потемнели. Все это свидетельствовало о

внутреннем напряжении. С опаской он ждал ответа. Думчев

нахмурился: он не ожидал подобного разговора. Его упрекнули

в необдуманном решении: мол, погорячился. Упрек этот

оскорблял, но он решил держаться того же мягкого, любезного

тона, который предложил ему Новиков.

– Вы говорите о проступке Федорова, - спокойно начал

Николай Александрович. - Уйти с поста - это всего-навсего

проступок. А что тогда считать преступлением? Офицер в

наряде оставляет свой пост, уходит к женщине, напивается.

Ничего себе - проступок! Проступки у Федорова были и

раньше, серьезные, где-то на грани преступления. Его

наказывали, судили судом чести. Но он оставался верен себе.

– Простите, Николай Александрович, - как-то быстро

перебил Новиков, - я понимаю: соверши он нечто подобное в