Бородинское поле
Шрифт:
категории тех молодых военачальников, которые в высших
военных училищах и академиях глубоко изучили не только
опыт прошлых войн, но и новую стратегию и тактику
современных армий. От своих старших товарищей, прошедших
по огненным дорогам войны, они отличались широкой
эрудицией, остротой и свежестью мышления, солидным
багажом военно-научной и общественно-политической
информации. Они торопились занять места ветеранов войны,
будучи
завоевали себе право на заслуженный отдых - так пусть
поспешат воспользоваться этим правом. Но Думчев не
спешил. В свои пятьдесят четыре года он был полон сил и
энергии, чтобы выполнять возложенные на него обязанности.
Он не чувствовал за собой пробелов в теоретических
вопросах, а что касается практики, то тут и разговору быть не
может.
Думчева не радовало то, что вверенные ему части
инспектирует именно генерал Новиков, а не кто-нибудь другой.
Он ожидал мелочных придирок и субъективных выводов,
которые официально будут доложены вышестоящему
начальнику. Разумеется, перед этим Новиков обязан
проинформировать и его, генерала Думчева, о результатах
своей инспекции. Так оно и было.
Перед своим отъездом в Москву генерал Новиков
встретился с Думчевым в его просторном светлом кабинете,
залитом ярким весенним солнцем, лучи которого проникали
сюда сквозь молодую листву, разбрасывая по паркетному полу
золотисто-зеленоватые пятна. У Новикова было веселое,
благодушное настроение, под стать теплому майскому дню, и
весь он сиял свежестью и здоровьем, а располагающие к
откровенности глаза и отсутствие официальной натянутости в
жестах и в тоне, каким он разговаривал, должно было
действовать на Думчева успокоительно. Но Думчев -
стреляный воробей, его на мякине не проведешь, он смотрел
на Новикова внимательно, пристально, словно пытался
заглянуть ему в душу, чтобы понять, что в действительности
кроется за дружеской улыбкой и внешним расположением. Он
знал людей, которые мягко стелют, да спать-то потом больно
жестко, и опасался, что Новиков один из таких. Но он ошибся:
Новиков сделал гораздо меньше замечаний, чем Думчев
ожидал, замечания его Думчев считал совершенно
справедливыми, даже мягкими, - никаких придирок, все
объективно, честно и благородно. Словом, совершенно
неожиданно для Думчева все обернулось не так, как он
предполагал.
– Вот в таком духе я и буду докладывать руководству, -
сказал Новиков, как бы подводя черту. Он уже взялся
подлокотники кресла, в котором сидел: казалось, еще одно
усилие, он встанет, протянет на прощание руку и уедет, оставив
Думчева в хорошем настроении. Но неожиданно Новиков
убрал руки с изогнутых деревянных подлокотников и опять
утонул в кресле, откинувшись головой на высокую мягкую
спинку. Заговорил как бы вскользь, точно вспомнил:
– Да, Николай Александрович, есть один не относящийся
к этому делу вопрос. Вопрос и просьба, притом не только моя,
но и наших товарищей.
Он посмотрел на Думчева дружески, но упорно,
настойчиво и очень серьезно, и этот взгляд его говорил о том,
что все, что говорено до сей минуты, было делом
второстепенным, пусть важным, но не главным, а то, что он
скажет сейчас, и есть самое главное. Думчева насторожил этот
взгляд, заставил собраться и сосредоточиться. Он негромко
сказал:
– Пожалуйста, Виктор Федотович.
– Дело касается старшего лейтенанта Федорова, которого
вы решили уволить из рядов Советской Армии. - Новиков
сделал паузу, словно подыскивал наиболее точные слова. Он
теперь смотрел в угол, слегка щуря глаза.
– Есть мнение, что
вы здесь немного погорячились. Но теперь, когда все улеглось,
устоялось, можно спокойно разобраться в проступке Федорова
и трезво оценить его. Я согласен - Федоров заслуживает
строгого взыскания, но не такой крайней, что называется,
высшей меры. Это слишком жестоко и несправедливо.
Новиков поджал тонкие губы, и лицо его сделалось
пунцовым, а глаза потемнели. Все это свидетельствовало о
внутреннем напряжении. С опаской он ждал ответа. Думчев
нахмурился: он не ожидал подобного разговора. Его упрекнули
в необдуманном решении: мол, погорячился. Упрек этот
оскорблял, но он решил держаться того же мягкого, любезного
тона, который предложил ему Новиков.
– Вы говорите о проступке Федорова, - спокойно начал
Николай Александрович. - Уйти с поста - это всего-навсего
проступок. А что тогда считать преступлением? Офицер в
наряде оставляет свой пост, уходит к женщине, напивается.
Ничего себе - проступок! Проступки у Федорова были и
раньше, серьезные, где-то на грани преступления. Его
наказывали, судили судом чести. Но он оставался верен себе.
– Простите, Николай Александрович, - как-то быстро
перебил Новиков, - я понимаю: соверши он нечто подобное в