Боярышня Евдокия 4
Шрифт:
Растерянно посмотрев на Гришаню, она чуть не расплакалась. В его глазах была обида, что не он сейчас мчится на буере. И нет ему никакого дела, что его обожаемая боярышня до дрожи перепугалась.
На ослабевших от переживаний ногах Дуня с трудом поднялась на берег, делая вид, что не слышит, как её окликают возбуждённые мастера. Их радость и лихорадочно горящие глаза при виде интересного способа передвижения сейчас были неуместны.
Кто-то из них припомнил летопись об Олеге, поставившем ладьи на колеса и подошедшем к Царьграду под парусом по суше. И никто
Поднявшись наверх, Евдокия обернулась, стараясь увидеть парус, но русло реки плавно заворачивало и ничего не было видно. Расстроенная из-за случившегося, она огляделась и столкнулась с одиноко стоявшим благообразным дедом, прожигающим её недовольным взглядом. Антипатия к нему возникла с первого взгляда, и Евдокия демонстративно проигнорировала его, мысленно обругав старика моралистом, но интуиция художника заставила её повернуть голову и рассмотреть старика получше.
Он был просто одет, но при этом его борода ухожена, и Дуня поклялась бы, что аккуратно пострижена, оставаясь в стиле «расту как хочу». Лицо деда было чистым, словно он никогда не жил в избе, где топят по-чёрному. Но больше всего бросалась в глаза его общая благообразность и располагающий к себе вид. Такому дедушке хотелось всё рассказать, покаяться и верить всему, что он скажет.
Все это Евдокия увидела в целом, не разбирая на детали. Она поняла главное : он ей отталкивающе неприятен и, желая поскорее оказаться подальше от этого человека, она махнула рукой Гришке, чтобы он поторопил возницу и поскорее увез её отсюда.
Уже сидя в санях, боярышня оглянулась и вновь пересеклась взглядом со стариком. Он не выпускал её из поля своего зрения и тогда Дуня показала на него Гришке. Воин развернулся и сразу выцепив досаждающего ей деда, направился к нему, но тот мгновенно затерялся в толпе.
Григорий шерстил взглядом по людям, стараясь выцепить приметного старика, но того и след простыл. Настороженный ловким побегом странного деда, Григорий дал знак своим воям, чтобы они прошлись цепью, но окрик боярышни остановил его:
— Оставь, — попросила она, не желая привлекать внимание.
— Боярышня, ты его знаешь? — поинтересовался Гришаня, продолжая выискивать взглядом старика.
— Не знаю, но что-то с ним не так, и его злость...
— Странный дед, — неожиданно поддержал её один из молодых воинов.
— Чем же? — спросил Григорий, и Евдокия тоже ждала ответа.
— Не простой, а одет просто, — подбирая слова, начал отвечать парень. — И стоял наособицу, словно чужой здесь, а потом слишком ловко скрылся. Мне его хорошо было видно, а все ж я его быстро упустил из виду.
— В городе много торговых гостей и все они осторожны, — ради справедливости возразила боярышня, но сама понимала, что старик к торговому люду не имеет отношения.
— И взгляд у него… — добавил парень.
— Какой? — потребовал уточнений Гриша, злясь на себя, что упустил старика.
—
— Цепкий и изучающий, — добавила Дуня, сожалея, что не обдумала сразу увиденное. Но теперь не было никакого толка от перечисления странностей. За цепкие и недобрые взгляды людей не хватают.
Пока возвращались, она ещё думала о старике, но в княжьем дворе появились другие заботы. Надо было приготовиться помочь Еленке, когда она накатается на буере. Евдокия предупредила Стешу, чтобы у той наготове были чистые тряпки и горячая вода, Даринку послала заварить успокаивающее и обезболивающее, сама приготовилась ждать. Оболенскую внесли во двор через пару часов под вой женщин. Евдокия с Даринкой накинули на плечи одёжу и побежали встречать.
Одна из нянек увидела Доронину и начала причитать, что её голубица-боярышня убилась. Дуня, зная цену подобному вою, оттолкнула её и быстро подошла к Оболенской, думая пощупать пульс, но Еленка находилась в сознании. Её глаза шало смотрели на окружающих, рот был приоткрыл, а руки сжимали скобу, крепившуюся ранее к основе паруса.
— Жива. Поднимайте её в покои, — выдохнув, скомандовала Евдокия, но мужчины замялись. — Быстро! Пошевеливайтесь! — прикрикнула она, отсекая лишних людей. — А вы куда?
— Помрёт боярышня? — раздался вопрос от сопровождающих.
— Отмолим, — отрезала Дуня и поспешила следом.
Князя не было видно, как и брата с его пестуном. Похоже, что их больше интересовали развалины буера, чем здоровье Еленки. Дуня не сомневалась, что Оболенскую остановила авария. Либо она наехала на колдобину — либо парус вырвался из рук. Была надежда, что её затормозил снежный занос, но малая.
— И куда тебя понесло, — тихо ругалась Дуня, освобождая Еленку от одежды и ощупывая её тело.
Даринка стояла раскинув руки в стороны и удерживала подвывающих ближних боярышни, желающих помолиться подле неё и по своему разумению оказать помощь. К сожалению, их помощь заключалась в прикладывании иконы к синяками и целовании, обрызгивании святой водой, окуривании травами, обмазывании чьим-нибудь помётом. Но это всё от нервов. Потом нашлись бы рецепты получше, и до травницы дошли бы, но сейчас мамки только мешали.
— А-а-а, — тихо простонала Еленка.
— Где болит-то? — продолжая ощупывать тело, мягко спросила Дуня. — Вроде бы ничего не сломано, но ушибов много.
— А-а-а, — снова застонала Оболенская.
— Головой ударилась? Тошнит? — Дуня попыталась развязать завязочки на шапке боярышни. — Ты меня вообще видишь? Слышишь?
— А-а, — повторила Еленка, вцепившись в её руки.
— Ясно, убогой стала, — тяжко вздохнула Дуня, отступив.
— Сама ты убогая, — простонала Оболенская и разрыдалась, отчего её лицо стало пунцовым.
— Ну чего ты… давай шапочку снимем, а то ты взопрела.
— Коса…
— Чего… — начала Дуня и только сейчас обратила внимание, что роскошная коса у Оболенской стала намного короче и вроде бы тоньше. Из-за того ли, что она расплелась и измочалилась или…