Божественная комедия

Алигьери Данте

Волки — это земляки поэта — флорентийцы. И, наконец, река среди болот и омутов попадает к хитрым лисицам — пизанцам.

Гвидо дель Дука из Равенны в этой песне предсказывает одному своему земляку злодеяние его племянника Фульчери да Кальболи, подеста Флоренции в 1303 г., который подверг жестоким пыткам пленных Белых гвельфов и зверски казнил гибеллинов. Однако Данте не пощадил и своих бывших союзников, в том числе графов Гвиди да Романо, которых он вывел уже в «Аде» как покровителей фальшивомонетчиков.

В Чистилище Данте всюду встречает поэтов, художников, музыкантов, которые оплакивают свое земное несовершенство. Данте когда-то обменивался грубыми и не совсем пристойными сонетами со своим другом и свойственником Форезе Донати, братом Корсо. Он находит тень ругателя и чревоугодника Форезе в шестом круге и приветствует его словами, в которых нет и следов былого раздражения. Форезе произносит трогательные слова о своей вдове, называя Данте милым братом, однако и в Чистилище он сохраняет острый язык поэта школы Рустико Филиппи.

Над

шестым кругом, где каются чревоугодники, возвышается последний, седьмой круг, ближе всего расположенный к Земному Раю. Там очищаются те, кто предан был земной любви. Среди этих душ Данте находит немало поэтов, служивших куртуазному Амору. В огненных пределах Данте видит Гвидо Гвиницелли, отца «сладостного нового стиля». Полный восторга и волненья, Данте обращается к болонскому поэту и говорит, что слава стихов «старшего Гвидо» не пройдет вовеки. Тогда в волнах пламени Гвидо Гвиницелли указывает на другого очищающегося, который, по его мнению, более заслуживает похвалы, чем он. Данте обращается с вопросом к этому духу. Тот отвечает изысканно и вежливо на провансальском языке:

Ieu sui Arnaut, que plor e vau cantan… (Здесь плачет и поет, огнем одет, Арнаут…) («Чистилище», XXVI, 142–143)

Это знаменитый трубадур Арнаут Даниель, которого Данте в своем трактате «О народном красноречии» ставит выше всех певцов Прованса. Его сложную форму сикстин Данте воспринял и развил в цикле «стихов о Каменной Даме».

Для того, чтобы достигнуть Земного Рая, Данте должен пройти через стену огня, который опалял жаром, превосходящим расплавленное стекло, и в то же время не сжигал. Данте вошел в очищающее пламя с большим страхом, «побледнев, как мертвец, которого кладут в могилу». Вергилий побуждал его к решительному шагу и обещал, что за огненной стеной находится Беатриче. Автор «Энеиды» пошел впереди, Данте следовал за ним, шествие замыкал уже очистившийся латинский поэт Стаций. За стеной огня ступени вели в сады Земного Рая, охраняемые ангелом целомудрия. Переночевав на ступенях последней лестницы, ведущей к совершенству, Данте и латинские поэты вошли в Земной Рай.

Перед восходом Данте видел во сне прекрасную молодую женщину, которая на холмах Венеры собирает цветы. Слышалась ее песня. Это Лия. Ее сестра Рахиль сидела неподвижно и смотрелась в зеркало, любуясь красотой своих очей. Лия любит работу, Рахиль погружена в самолюбование. Так представлена в живых образах и в то же время аллегорически жизнь деятельная и жизнь созерцательная. Лия предвозвещала Мательду Земного Рая, Рахиль — Беатриче, с которой она находится рядом в Небесной Розе. Этот сон во сне способствовал постепенному раскрытию в душе Данте небесной красоты Беатриче.

Земной Рай является как бы средоточием жизни активной. Там водительницей Данте становится Мательда. Листва в лесу Земного Рая вторит легчайшему гармоническому ветру. Данте сравнивает движение воздуха в Эдеме с дыханием сирокко среди приморских сосен у Кьясси между Равенной и Адриатикой.

К эоловой арфе ветров у Кьясси прислушивался много веков после Данте Байрон —

О сумерки на тихом берегу В лесу сосновом около Равенны… О сладкий час раздумий и желаний. В сердцах скитальцев пробуждаешь ты Заветную печаль воспоминаний И образы любимых, и мечты… («Дон Жуан», III, 105–108. Пер. Т. Гнедич)

Поток преграждает Данте путь, и тогда появляется Мательда, — она собирает цветы и поет на берегу дивной реки. Над водами Леты слышится смех Мательды. Ее шаг переходит в пляску, она почти летит над поверхностью земли и кажется Данте юной Прозерпиной до того, как ее похитил Плутос. Взгляд ее исполнен блеска, напоминая сияние очей Венеры, уязвленной стрелою Амура. Это поэтическое видение можно назвать идиллией Земного Рая. Так оно было понято поэтами Аркадии, и от них восприятие это передалось в конце XVIII в. русским писателям из Карамзина, которые впервые у нас заинтересовались поэзией Данте. [1819] Ее образ напоминает не только Прозерпину, но также Симонетту Полициана и Венеру Боттиччели. Явление Мательды содержит второй смысл, обещающий восстановление на земле совершенного, праведного, радостного человечества, не знающего алчности и стяжания. Мательда говорит, что, быть может, поэты древности, которые воспевали золотой век, в своих снах витали здесь, в Земном Раю. При этих словах на лицах Данте и Стация расцветает улыбка. Вергилий продолжает хранить молчание. Последние его слова перед вступлением в Земной Рай были о том, что Данте свободен, дух его исцелен, он стал сам себе судьею; отныне он увенчан короною и митрой, посвящен во все тайны мироздания, проник в тайны жизни действенной (корона) и жизни созерцательной (митра). Поэтому он сам стал царем и первосвященником. Быть может, в этих стихах отразился обряд посвящения ордена тамплиеров. Храм тамплиеров в Иерусалиме находился (в представлении современников Данте) в точке земного шара, противоположной тому месту, где появилась Мательда. Быть может, Данте

принадлежал к храмовникам, или же был близок к ним. Проклятия поэта по адресу короля Филиппа IV Красивого и папы Климента V, которые уничтожили орден тамплиеров, подтверждают это предположение.

1819

Сцена с Мательдой — первый русский перевод из «Божественной Комедии» (1798). См. И.Н. Голенищев-Кутузов. Данте в советской культуре. — «Известия АН СССР». Серия лит-ры и языка. М., 1965, т. 24, вып. 2, стр. 130.

Последние песни «Чистилища» (XXIX–XXXIII) посвящены аллегорическому видению, представляющему трудности для читателя, не обладающего специальными сведениями. Мы уже говорили о том, что аллегории Данте отличаются необычайной художественной выразительностью. Перед нами появляется процессия старцев, пляшущих нимф и колесница, влекомая таинственным Грифоном. Данте видит, как лесная глубина озаряется внезапными молниями. Свет все возрастает; воздух под листвою деревьев становится пламенным, сладостный далекий звук переходит в стройный напев. Тогда слышится взволнованный голос поэта, призывающий сонм священных дев — античных муз, которые должны ему помочь выразить все, что он видит и слышит. Сперва мы видим краски. Старцы в процессии одеты в белые одежды, над ними струятся световые волны, как бы проведенные кистью художника. Колесница Грифона переливается золотом, белизною лилий и пурпуром роз; поэт сравнивает ее с триумфальными колесницами древнего Рима и с золотой повозкою Солнца (Гелиоса). Вокруг эдемской колесницы пляшут три женщины: алая, изумрудная и белая. Старцы, следующие за колесницей, украшены лилиями и розами (багряные цветы на снегу кудрей). Грохочет гром, и шествие останавливается.

Аллегорическое действо на вершине Чистилища не трудно истолковать: колесница, влекомая Грифоном, имеющим два естества — земное и небесное — христианская церковь; алая, изумрудная и белоснежная нимфы — вера, надежда, любовь; старцы олицетворяют духовные сочинения. Из этих символов второстепенный стихотворец создал бы лишь «поучительное» повествование, которое не могло бы воспламенить фантазию. Великий поэт претворяет аллегории в поэтические образы.

Данте увидел на колеснице в венке олив под белым покрывалом, в зеленом плаще, в пылающем красном одеянье — Беатриче. В таком кроваво-алом платье она впервые предстала поэту во Флоренции, когда ему было девять лет. Он ощутил обаяние былой любви. Данте хотел что-то сказать Вергилию, оглянулся, но Вергилий исчез, и он услышал голос, ему говорящий: «Данте, не плачь, посмотри на меня, это я, это я, Беатриче». Но Данте не смеет поднять глаз, ощущая страшное раскаяние, и слышит тот же голос, говорящий ему о том, что он мог когда-то, в новой жизни, приобрести невиданное духовное богатство, но не сохранил то, что ему было даровано. Он находил на земле в дни юности помощь во взоре своей госпожи. Когда же она покинула землю, Данте вступил на неверные пути и не понял, что возросла и красота ее и сила. Он пошел дурными стезями. Напрасно она взывала к нему и наяву и во сне. Оставалось одно средство для его спасения: показать ему бездны Ада, страшное зрелище погибших навсегда. И по ее просьбе он побывал там, где не ступала еще нога живого человека. Мательда погружает Данте в реку забвения — Лету. Слышится пение необычайных созданий, которые одновременно и нимфы в Земном Раю и звезды в глубине неба. Образ звездных нимф восходит к мифам Платона («Федр»). Данте, омытый в водах Леты, казалось, готов для пути к светилам. Но он видит страшную и странную метаморфозу: Беатриче сходит с колесницы, грусть овладевает ею, днище колесницы жалит страшный дракон, появившийся из адских бездн. Слышится нисходящий с неба голос: «Мой челн полон дурного бремени». Появляется наглая блудница, которая рыщет глазами по земле, и с нею гигант, и там, в священных садах Земного Рая, Гигант обнимает Блудницу, целует ее, а затем бьет. Видение скрывается в лесу. Эта аллегория имеет и политический и богословский смысл. Большинство современных дантологов склонно толковать ее так: блудница — церковь под нечестивым папой Климентом V; гигант, ее пленивший, целующий и избивающий, — французский король Филипп IV Красивый. Римская церковь, перенесенная в Авиньон, превратилась в блудницу Апокалипсиса. Тем самым нарушилась гармония жизни деятельной на земле и порвалась ее связь с духовным началом. Поэт предсказывает, что вскоре появится «преемник орла» (т. е. император), который уничтожит Блудницу и Гиганта. Данте освобождается от этих видений, погрузившись в Эвною, вторую реку Земного Рая, воды которой восстанавливают воспоминания о добре. Тогда он чувствует себя чистым и достойным вознестись к светилам. Но и там, в царстве гармонии, света и совершенства, мысли о земном, о судьбах Италии продолжают тревожить его душу.

Казалось, он должен был бы забыть и о земной славе и лавровом венце, не должен был вспоминать о неблагодарности толпы, не оценившей его гения. Все же в самом начале «Рая» мы чувствуем, что жажда славы не иссякла в его душе. Все, что он видел в звездных мирах, для него является предметом песни («Sara ora materia del mio canto». «Рай», I, 12). Поэт взывает к водителю муз:

О Аполлон, последний труд свершая, Да буду я твоих исполнен сил, Как ты велишь, любимый лавр вверяя. (Рай», I, 13–16)