Божественная комедия, Алигьери Данте

Божественная комедия

на обложку

Алигьери Данте

Шрифт:

В 1932 г. А.М. Горький, принимавший участие в работе издательства «Academia», счел необходимым заказать новый перевод «Божественной Комедии». Однако до М.Л. Лозинского никто не решался принять это сложное и трудное задание. Более десяти лет продолжалась напряженная работа Лозинского над текстом Данте — работа, которую поистине следует назвать подвигом. Одаренный поэт, человек высокой культуры, искушенный мастер поэтического перевода, он тем не менее осознавал всю трудность воссоздания «русского Данте». Лозинский писал: «По грандиозности замысла, по архитектурной стройности его воплощений, по многообразию выразительности образов, по страстной силе своего реализма поэма Данте не знает себе равных среди европейских литератур» [7] . В архиве Лозинского [8] сохранилось множество выписок, свидетельствующих о тщательнейшей подготовке переводчика. Он изучил разные случаи enjambements, рифмы итальянского оригинала, фонетику дантова стиха. В русских стихах он стремился сохранить максимальное разнообразие рифм в пределах одной и той же песни и определенную закономерность в чередовании звуков, свойственные оригиналу. Уясняя объем значения слов в поэме, Лозинский пытался находить их соотношения с русской лексикой. Весьма интересны его этюды о том, как следует переводить

такие многосмысленные итальянские слова, как virtuoso и animo. Лозинский, по его собственным словам, «научился мыслить терцинами». Само завершение его огромного труда объясняется непоколебимым убеждением переводчика в том, «что для русской речи и для русского стиха препятствий не существует» [9] . Если у лучшего переводчика XIX в. Д. Мина поэтический язык был как бы на одном уровне, стиль Лозинского многообразен, отражает лексическое разнообразие самого Данте. Просторечие, высокий торжественный стиль, повседневная фразеология,— все богатство русского языка Лозинский использовал для того, чтобы найти выразительность, соответствующую силе дантова стиха. Он понял высокую риторику автора «Комедии», чьи ритмы и рифмы то резки и жестки, то сладостны и нежны. Лозинский не упрощает синтаксиса Данте, не боится сложности его построений и в той степени, в какой возможно, передает ее в структуре другого языка. Как единодушно отмечала критика, труд Лозинского явился как бы вторым рождением оригинала, воссозданного средствами русского языка. Конечно, в переводе поэмы, насчитывающей 14 233 стиха (99 542 слова), не могут не быть менее удачные места (особенно во второй и третьей частях), однако они редки и следует удивляться замечательной точности передачи итальянского текста.

«Литературный современник». Л., 1938, № 3, стр. 96—98.

См. Эткинд Е. Архив переводчика. (Из творческой лаборатории М.Л. Лозинского).—Сб. «Мастерство перевода», М.. 1959, стр. 394—403.

Выступление в Союзе советских писателей 12 февраля 1946 г.

«Ад» в переводе Лозинского появился в 1939 г. Война застала переводчика в самом разгаре его трудов. Несмотря на блокаду Ленинграда, в непосильно тяжких условиях осажденного города, Михаил Леонидович продолжал свою работу. Ему удалось сохранить рукопись незавершенных переводов и все подготовительные материалы. В 1944 г. в Москве вышло «Чистилище», а в 1945 г., в год победы,— «Рай». Нельзя не отметить того удивительного обстоятельства, что во время войны, когда страна испытывала нужду в бумаге и не было достаточно типографских рабочих, все же нашлись силы и средства, чтобы издать бессмертное творение великого итальянского поэта. Это — неоспоримое свидетельство большого значения поэмы Данте для советской культуры. В 1946 г. перевод Лозинского был удостоен Государственной премии первой степени. Мы уверены в том, что ему суждена еще долгая жизнь.

Сокращения, используемые в комментариях.

Божественная комедия

Ад

Песнь первая

Лес — Холм спасения — Три зверя — Вергилий

Земную жизнь пройдя до половины, [11] Утратив правый путь во тьме долины. Я очутился в сумрачном лесу,

Сокращения

А. — «Ад».

Ч. — «Чистилище».

Р. — «Рай».

Эн. — Вергилий, «Энеида».

Метам. — Овидий, «Метаморфозы».

Земную жизнь пройдя до половины — Серединой человеческой жизни, вершиной ее дуги, Данте («Пир», IV, 23) считает тридцатипятилетний возраст. Его он достиг в 1300 г. и к этому году приурочивает свое путешествие в загробный мир. Такая хронология позволяет поэту прибегать к приему «предсказания» событий, совершившихся позже этой даты.

Каков он был, о, как произнесу, Тот дикий лес, дремучий и грозящий, Чей давний ужас в памяти несу!

Так горек он, что смерть едва ль не слаще. Но, благо в нем обретши навсегда, Скажу про все, что видел в этой чаще.

Не помню сам, как я вошел туда, Настолько сон меня опутал ложью, Когда я сбился с верного следа.

Но к холмному приблизившись подножью, [12] Которым замыкался этот дол, Мне сжавший сердце ужасом и дрожью,

Я увидал, едва глаза возвел, Что свет планеты, [13] всюду путеводной, Уже на плечи горные сошел.

Тогда вздохнула более свободной И долгий страх превозмогла душа, Измученная ночью безысходной.

холмному приблизившись подножью — Над лесом грехов и заблуждений возвышается спасительный холм добродетели, озаряемый солнцем истины (ср. ст. 77–78).

Свет планеты — Согласно Птолемеевой системе мироздания, которой придерживается Данте, Солнце было одной из планет, вращающихся вокруг неподвижной земли.

И словно тот, кто, тяжело дыша, На берег выйдя из пучины пенной, Глядит назад, где волны бьют, страша,

Так и мой дух, бегущий и смятенный, Вспять обернулся, озирая путь, Всех уводящий к смерти предреченной.

Когда я телу дал передохнуть, Я вверх пошел, и мне была опора В стопе, давившей на земную грудь.

И вот, внизу крутого косогора, Проворная и вьющаяся рысь, Вся в ярких пятнах пестрого узора.

Она, кружа, мне преграждала высь, И я не раз на крутизне опасной Возвратным следом помышлял спастись.

Был ранний час, и солнце в тверди ясной Сопровождали те же звезды вновь, [14] Что в первый раз, когда их сонм прекрасный

Те же звезды вновь — звезды созвездия Овна, в котором солнце находится весной, то есть в ту пору года, когда, согласно христианской мифологии, бог сотворил мир и придал движение небесам с их светилами.

Божественная двинула Любовь. Доверясь часу и поре счастливой, Уже не так сжималась в сердце кровь

При виде зверя с шерстью прихотливой; Но, ужасом опять его стесня, Навстречу вышел лев с подъятой гривой.

Он наступал как будто на меня, От голода рыча освирепело И самый воздух страхом цепеня.

И с ним волчица, чье худое тело, Казалось, все алчбы в себе несет; Немало душ из-за нее скорбело.

Меня сковал такой тяжелый гнет, Перед ее стремящим ужас взглядом, Что я утратил чаянье высот.

И как скупец, копивший клад за кладом, Когда приблизится пора утрат, Скорбит и плачет по былым отрадам,

Так был и я смятением объят, За шагом шаг волчицей неуемной Туда теснимый, где лучи молчат. [15]

Пока к долине я свергался темной, Какой-то муж [16] явился предо мной, От долгого безмолвья словно томный.

Его узрев среди пустыни той: «Спаси, — воззвал я голосом унылым, — Будь призрак ты, будь человек живой!»

Восхождению поэта на холм спасения препятствуют три зверя: рысь (ср. А., XVI, 106–108) — сладострастие, лев — гордость и волчица (ср. Ч., XX, 10–15) — корыстолюбие.

Какой-то муж — Вергилий (70–19 гг. до н. э.), знаменитый римский поэт, автор «Энеиды». В средние века он пользовался легендарной славой мудреца, чародея и предвозвестника христианства (Ч., XXII, 64–73). В «Божественной Комедии» Вергилий, ведущий поэта через Ад и Чистилище к Земному Раю, — символ разума (Ч., XVIII, 46–48), направляющего людей к земному счастью.