Божественное пламя
Шрифт:
— Весьма возможно, что он опять лишился чувств.
— Я наблюдал за ним, он был в сознании. Но утверждает, будто не помнит ничего.
— Ну, он царь. — Втайне Гефестион относился к Филиппу почти с любовью: царь всегда был с ним вежлив, даже деликатен, и главное, у них был общий враг. — Люди могут понять неправильно, ты знаешь, как они все искажают.
— Мне бы он мог сказать. — Глаза Александра, блестевшие в полутьме, были прикованы к его лицу. — Он не желает помнить, что лежал там, зная, что обязан мне жизнью. Он не желает признать это,
«Кто может знать причину? — думал Гефестион. — Или даже захочет докапываться до истины? Но он знает, и ничто не заставит его забыть». Рука Гефестиона обнимала обнаженное плечо Александра, слабо лоснящееся, как темная бронза.
— Возможно, у него есть своя гордость? Ты должен понимать, что это такое.
— Да, понимаю. Но на его месте я бы сказал.
— Что за нужда? — Его рука скользнула по бронзовому плечу в спутанные волосы; Александр дернулся, как сильное животное, которое пытаются погладить. Гефестион вспомнил, как по-детски вел он себя вначале; временами ему казалось, что это было вчера, временами — что прошло полжизни. — Все это знают. Он знает, ты знаешь. Это не уничтожить.
Он почувствовал, как Александр протяжно, глубоко вздохнул.
— Да, не уничтожить. Ты прав, ты всегда все понимаешь. Он дал мне жизнь, он так говорит, по крайней мере. Так это или нет, теперь я вернул ему долг.
— Да, теперь вы квиты.
Александр смотрел в черное переплетение стропил.
— Никто не в силах превзойти дары богов, можно только пытаться понять их. Но быть свободным от долгов перед людьми — это хорошо.
Александр решил, что наутро принесет жертву Гераклу. Тем не менее он чувствовал сильнейшее желание немедленно кого-нибудь осчастливить. К его удаче, ему не надо было далеко искать.
— Я предупреждал его, — сказал Александр, — не тянуть с трибаллами.
Вдвоем в Антипатром они сидели за огромным столом в рабочей комнате царя Архелая, над письмом, полным дурных новостей.
— Его рану считают опасной? — спросил Антипатр.
— Он не смог подписать это; только печать и свидетельство Пармениона. Я сомневаюсь, что он сам закончил диктовать. Последняя часть больше походит на слог Пармениона.
— У него крепкое тело, твой отец живуч. Это фамильная черта.
— Чем занимались его прорицатели? С тех пор как я уехал, все пошло наперекосяк. Может, послать в Дельфы или Додону, на случай если какого-нибудь бога требуется умилостивить?
— И тогда по Греции пожаром пройдет новость, что удача Филиппа отвернулась от него. Он не поблагодарит нас за это.
— Это верно, да, лучше не надо. Но посмотри на Византий. Он все сделал правильно: быстро осадил город, пока их основные силы были в Перинфе, выбрал облачную ночь, подошел к самым стенам. Но внезапно облака рассеялись, появилась луна, и собаки всего города залаяли. Залаяли в решающий момент… Они зажгли факелы…
— В решающий момент? — переспросил Антипатр после паузы.
— Или, — сказал Александр отрывисто, —
— Они оказались у него на фланге, представляя угрозу; если бы не скифы, он мог бы закрепиться в Бизанфе. Твой отец всегда знал, когда можно идти на жертвы. Но у его армии упал дух, им нужны были весомая победа и грабеж; они получили то и другое.
Александр кивнул. Ему легко было с Антипатром, македонцем древнего склада, безраздельно преданным царю, на стороне которого он сражался в юности, но преданным царю, а не человеку. Это Парменион любил в Филиппе человека, а уж потом — царя.
— Да, получили. Тысяча голов скота, рабы, обоз с большой добычей, и это все на северной границе, где запах поживы разносится быстрее, чем летают канюки. Дух-то он поднял, но если бы его люди не устали… Если бы он только разрешил мне двинуться от Александрополя на север; тогда бы трибаллы его не тронули. — Название города укрепилось, переселенцы уже прижились. — Агриане выступили бы со мной, они уже были согласны… Ладно, сделанного не вернешь. Это счастье, что его врача не убили.
— Я бы хотел пожелать ему скорейшего выздоровления, прежде чем гонец уедет.
— Разумеется. Не будем беспокоить его разговорами о делах. (Если нарочный вернется с приказом, будет ли это приказ Филиппа или Пармениона?) Тем временем нам придется обходиться своими силами. — Он улыбнулся Антипатру, которого любил ничуть не меньше за то, что его легко можно было очаровать, а он самым забавным образом этого не сознавал. — С войной мы справимся. Но обстановка на юге — совсем другое дело. Для царя это очень важно, он видит разные варианты, он знает о положении вещей больше нас. Жаль, что мне здесь придется решать без него.
— Что ж, кажется, греки все устроили для него лучше, чем смогли бы сделать это мы.
— В Дельфах? Я был там в двенадцать лет, на играх, и ни разу больше. Теперь повтори еще раз, чтобы я был уверен, что понял правильно: афиняне заложили новый жертвенник и получили предсказания прежде, чем он был освящен?
— Да, очередная нечестивость. Таково было формальное обвинение.
— Но в действительности ссора началась из-за надписи: «ЩИТЫ, ВЗЯТЫЕ У ПЕРСОВ И ФИВАНЦЕВ, ПОШЕДШИХ ВОЙНОЙ НА ГРЕЦИЮ». Почему фиванцы не заключили союз с афинянами?
— Потому что ненавидели их.
— Даже тогда? Эта надпись разгневала фиванцев. И когда собрался Священный Дельфийский союз, они постыдились сами изложить дело, а выбрали какой-то зависимый город, чтобы тот обвинил афинян в богохульстве.
— Амфисса. Это за Дельфами, вверх по реке.
— И если бы обвинение подтвердилось, Союз был бы вынужден начать войну с Афинами. Афиняне послали трех своих представителей; двое слегли с лихорадкой, третьим был Эсхин.
— Ты, возможно, его помнишь. Семь лет назад он был одним из послов на переговорах о мире.